Книга Слово - Ирвин Уоллес

Он поцеловал ее в лоб.

— Все будет хорошо, ма. Он теперь покоится в мире.

Ренделл не стал идти дальше, глядя, как мать выводят наружу, где перед катафалком ее ожидали Джуди, Эд Период и Том Кери.

Оставшись в часовне, Ренделл беспомощно осматривался по святилищу последнего прощания: ряды пустых теперь лавок, опустевшая кафедра священника; орган молчит; комната для членов семьи ожидает следующих посетителей. Но в его сердце все еще звучали слова траурной службы. Он все еще слышал гимн «Господь Милосердный, Господь Славный». Он все еще слышал слова Тома Кери, читающего из Писания: "Иисус сказал: «Я есмь воскрешение и жизнь; кто верит в меня — пусть и умрет, будет жить. И каждый, кто живет и верует в меня — вовеки не умрет» <Иоанн, 11.25-26>. Ренделл все еще слышал, как все присутствующие хором поют: «Слава Отцу и Сыну, и Духу Святому; и ныне, и присно и вовеки веков. Аминь.»

Его глаза остановились на открытом гробе, стоящем за кучей цветов.

Практически бессознательно, будто загипнотизированный, он направился к гробу, встал над ним и всматривался в смертные останки своего отца, преподобного Натана Ренделла, лежащего в своем последнем сне.

Ренделл думал про себя: «Ты не можешь быть мужчиной, пока твой отец не умрет. Кто это сказал?» Потом вспомнил: Это сказал Фрейд.

Ты не можешь быть мужчиной, пока твой отец не умрет. Ренделл всматривался в гроб. Его отец умер, умер окончательно и бесповоротно, тем не менее, сам он вовсе не чувствовал себя мужчиной, но только сыном, сыном, что был маленьким, потерявшимся мальчиком.

Ренделл переборол это чувство, вспомнив, что он все же мужчина, но из глаз покатились слезы, и он почувствовал их соленую влагу во рту, а в груди — страшную сухость, после чего отчаянно разрыдался.

Прошло немало долгих минут, пока рыдания ослабели, и Ренделл вытер глаза. Он уже не мальчик — это было ему известно — он и вправду был мужчиной, нравилось это ему или нет, но к нему пришло тепло и уверенность того, что все, что он переживал только что как потерянный мальчонка, теперь осталось позади.

Один последний взгляд. Покойся в мире, папа, покойся в своем раю разума и души с Господом и Иисусом Христом, которых ты уже видел и так хорошо знал. Я оставляю тебя, папа, но оставляю тебя не одного до того дня, когда мы снова будем вместе.

И после этого, после единого недолгого момента страха, Ренделл оставил часовню, чтобы присоединиться к траурной процессии.

Весь последующий час, на кладбище, он прожил как в тумане.

Возле могилы, бросая горсть земли, он прочитал молитву за своего ушедшего отца.

«Отец всех милостей, глаза видящие и уши слышащие, о, выслушай мольбу мою о Натане, пожилом человеке, и пошли Михаила, главу ангелов своих, и Гавриила, светлого посланника, и армии ангелов своих, чтобы они шли с душой отца моего, Натана, пока не приведут они ее к тебе, в небеси».

Вплоть до того момента, когда все они в двух лимузинах покинули кладбище, возвращаясь домой, чтобы там принять друзей и родственников, прибывших высказать свое сочувствие, Ренделл все повторял и повторял эту молитву, пока не вспомнил, откуда ее знает.

Это была та самая молитва, которую Иисус читал возле могилы своего отца, Иосифа, как сообщало об этом евангелие от Иакова.

Та самая молитва, о которой сообщил нам Иаков Справедливый или же Роберт Лебрун.

Только для Ренделла это было совершенно безразлично. Эти слова утешили бы его отца в его последнем пути, и, каким бы ни было их происхождение, они были святыми и самыми верными.

В голове у Ренделла прояснилось, а удавка, сжимавшая горло, тоже исчезла. Когда до дома оставалось проехать еще с половину мили, он попросил шофера остановиться и выпустить его.

— Не беспокойся, ма, — сказал он. — Я только хочу немного подышать воздухом. Через несколько минут я снова буду с тобой, с Джуди и Клер. Со мной все будет хорошо. Ты только сама береги себя.

Оставшись на тротуаре, Ренделл подождал, пока лимузин не исчезнет из виду, затем, обойдя катавшуюся на санках ребятню, он снял перчатки, сунул руки в карманы пальто и пошел вперед.

Через пять кварталов, когда можно было уже видеть их серый деревянный дом, снова начал падать снег. Легкие, летучие снежинки холодили щеки Ренделла и придавали окружающему праздничный вид.

К тому времени, когда Ренделл подошел к белой от снега лужайке перед домом, он чувствовал себя полностью отдохнувшим и готовым вновь присоединиться к обществу людей. В этом незавершенном году у него оставались кое-какие недоделанные дела, и их обязательно нужно было закончить. Он направился к центральному крыльцу и через окно увидал, что лампы в гостиной все горят, а десяток пришедших окружает его мать и Клер; он мог видеть, как Эд Период разливает пунш, а дядя Герман обходит собравшихся с блюдом, наполненным бутербродами; и он знал, что с его матерью все будет хорошо. Вскоре он присоединится к ней. Но вначале, как сын, ставший мужчиной, он должен кое-что сделать и для себя.

Ренделл обошел крыльцо и по дорожке, окружавшей весь дом, направился к задней двери. Ускоряя шаг, он добрался до двери, прошел через кухню и по задней лестнице поднялся в спальню.

В спальне для гостей он нашел Ванду, укладывающую свои вещи в дорожную сумку. Вчера он позвонил ей в Нью-Йорк, чтобы рассказать, что произошло, и чтобы сообщить, что его не будет в офисе до первого января. Не говоря ни слова, она просто приехала вчера, не как личный секретарь, а как друг, чтобы быть рядом и помогать чем только можно. Сейчас же она готовилась к возвращению домой.

Он подошел к ней сзади, обнял, прижал к себе и поцеловал в щеку.

— Спасибо тебе, Ванда. Спасибо за все.

Она отошла на шаг и озабоченно посмотрела на него.

— С тобой все в порядке? Я вызвала такси, чтобы отправиться в аэропорт, но если я нужна здесь, то могу и задержаться.

— Ты нужна мне в Нью-Йорке, Ванда. Есть кое-какие вещи, которые хотелось бы сделать. И я хочу, чтобы все было закончено еще до Нового Года.

— Завтра я буду на работе. Хочешь, чтобы я все записала?

Ренделл улыбнулся.

— Думаю, что ты все прекрасно запомнишь. Для начала… Ты же знаешь ту книгу, про которую я говорил, что написал в Вермонте, и которую положил в сейф?

— Да.

— Она в старой картонной коробке, с этикеткой, на которой написано «ВОСКРЕШЕНИЕ ДВА».

— Ну знаю, шеф, я же сама печатала эту этикетку.

— Прекрасно. Комбинация сейфа тебе известна. Завтра выложи коробку из сейфа, пусть она будет у тебя под рукой. Я собираюсь заняться ею.

— Что ты имеешь в виду?

— Старые мосты сожжены, Ванда. Мне они уже не нужны. Назад я возвращаться не собираюсь. Я хочу идти вперед…

— Но, босс, после такой кучи работы над рукописью…