Книга Несбывшаяся Россия - Андрей Буровский

Например, так было при переходе от подсечно-огневого земледелия к регулярному трехполью, а потом к многополью. Когда стало необходимым жить всю жизнь в одних и тех же многолюдных деревнях, возделывать из года в год одно и то же поле. Прогресс очень долго рисовали строго в розовых тонах: как обретение новых возможностей, решение проблем и так далее. А есть ведь и другая сторона прогресса, страшная и безобразная.

Во-первых, не все в состоянии перейти к новому мировоззрению, к новому образу жизни. Хорошо, если можно просто бежать… например, на редкозаселенный, богатый ресурсами Восток. А если бежать уже некуда? Все верно, тогда — умирать. Между прочим, некоторые племена индейцев Южной Америки выбрали именно такой путь. Жизнь оставила им только два выбора: переход к земледелию или смерть. И люди выбирали смерть. Садились на деревенской площади, приносили маленьких детей. Потесней прижимались друг к другу, пока были силы — пели песни. И умирали.

Не уверен, что история «прогресса» наших предков была менее драматичной. Только индейцы яна умирали в XIX веке на глазах у европейских путешественников, а славяне становились земледельцами, отказывались от подсечно-огневого земледелия уже очень давно. Грязь, жестокость и кровь давно забыты, осталось лучезарное зрелище «прогресса». Так сказать, восхождения к более совершенным формам жизни.

Во-вторых, за «прогресс» всегда есть и цена — отказ от какой-то части своей культуры. И потому «прогресс» — путь не только приобретений, но и неизбежных потерь. Что мы утратили вместе с подсечно-огневым земледелием, наверное, мы никогда так и не узнаем. По крайней мере, до конца.

Люди всегда если и не понимают этого сознательно, то уж во всяком случае чувствуют двойственность «прогресса», даже самого необходимого. И еще раз повторяю с полной убежденностью: люди не любят «прогресса».

Скажем откровенно — общество очень не любит развития. Потому что развиваться — это изменяться. А изменения непредсказуемы и для общества в целом, и для его отдельных членов. Никто не знает, что будет лично с ним, если начнутся изменения. С ним лично, с его детьми и внуками, с его общественным кругом, с людьми, похожими на него психологически.

Люди не любят развития, не любят и любых перемен. Если есть хоть малейший шанс избежать развития, общество будет его избегать до последнего. Или уж, если перемены неизбежны, пусть их будет поменьше…

Вся история человечества — история экологических катастроф, больших и маленьких. В том числе и катастроф языческих обществ. На Переднем Востоке за тысячелетия истории саванны и леса сменялись степями и пустынями. Еще за два тысячелетия до Р.Х. в Сирии водились слоны, а на юге Междуречья — носороги. В саваннах гиены и львы охотились на стада диких лошадей, диких ослов и антилоп. В зарослях вдоль берегов рек кабаны спасались от тигров, а чуть выше в горах росли непроходимые лиственные леса. В этих лесах туры, медведи, леопарды, лани, олени, кабаны были самыми обычными животными.

Все это великолепие дикой природы исчезало и исчезало… Если бы не изменялось производство, человек давно вымер бы на этой деградирующей земле. Но он и не думал вымирать — наоборот, все последние четыре тысячелетия на Переднем Востоке численность людей все росла и росла. Сейчас в Египте живет 40 миллионов человек — а во времена строительства пирамид жило от 6 до 8 миллионов. В современной Сирии живет порядка 20 миллионов, а в древнем Араме жили 1–2 миллиона. В Турции живет около 50 миллионов человек, а в бронзовом веке жил от силы миллион.

Некоторые общества Древнего Востока своих экологических катастроф не пережили и погибли. Многие ученые считают, что цивилизация в бассейне Инда, так называемая Хараппа-Мохенджо-Даро, погибла именно потому, что подрубила сук, на котором сама же сидела. Превращая свою землю в пустыню, люди никак не могли изменить систему хозяйства и в конце концов не смогли вести цивилизованного существования.

Так что язычество от экологических катастроф спасти общество никак не в состоянии. А вот переживают язычники эти катастрофы намного более болезненно, чем единобожники. И меняются единобожники намного легче и быстрее, чем язычники. У единобожников есть для этого два очень важных представления:

1) представление о времени;

2) представление о несовершенстве мира.

МИР БЕЗ ВРЕМЕНИ

Время язычников циклично. Единобожники ввели в систему координат событие, которое произошло однократно и никак не может повториться: сотворение мира. Раньше мира не было, и вот Господь его сделал. С этого времени мир есть! От этого неповторимого события и ведется весь отсчет времени у иудеев.

Можно сколько угодно веселиться, что при расчете времени этого события цифры у всех получаются разные, не это главное. Японцы и китайцы тоже не всегда четко знают, в какие годы правил тот или иной император — особенно в древности. Но у них до недавнего времени не было другого способа измерять историческое время — кроме указания, в какой год правления какого императора происходило событие.

А у единобожников такие события есть! У христиан еще и Рождество Христово, от которого сейчас считают время во всем мире. Событие это часто не называют, считая годы некой «нашей эры» — а какая, спрашивается, не наша? Или того лучше — «новой эры». Но как ни называй, а счет времени ведется именно от рождения Иисуса Христа.

Мусульмане считают время с момента бегства пророка Магомета из Мекки в Медину. Тоже уникальное событие. Ни до него, ни после не произошло ничего точно такого же. Это вам не смена времен года или очередного золотого века очередным серебряным.

Происходит нечто небывалое, нежданное, никем не предсказанное. То, с чем предки никогда не сталкивались, в летописях не описывали, не знали и не видели. Что ж! В истории уже происходили такие события. Придется самим думать, а не спрашивать стариков, не вытаскивать из опыта истории какие-то аналогии.

Да, после этого события все будет не так, как раньше, придется менять мир вокруг и меняться самому. Но пример указан, и человек психологически вооружен. А язычник — не вооружен. Если происходит что-то, о чем ничего не сказано в традиции, он буквально не знает, что теперь делать.

СОВЕРШЕННЫЙ МИР ЯЗЫЧНИКОВ

У язычника нет идеи улучшения мира. Иудей пришел в мир, который Бог дал ему для прокормления. Христианин пришел в мир, который несовершенен по определению. Он не плохой, этот мир, но и далеко не такой, каким бы ему следовало стать. Христианин видит множество вещей, которые можно было бы устроить и получше. Идеал — за пределами материального мира, его невозможно достигнуть. Но многое можно улучшить, можно приближаться к идеалу.

Язычник живет в мире, который создан вовсе не для него. «Утки — это такой люди», а вон та кобра, вполне может быть, — это моя бабушка. Мир неизменен. Мир дает все, что нужно язычнику, и будет давать — если он будет поступать «правильно» — то есть так же, как мудрые предки. Всякие усилия излишни, всякие сомнения в совершенстве мира и желание что-то переделать — блажь чистейшей воды.