Книга Generation Икс - Дуглас Коупленд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А пошел бы ты со своей безвредностью, мистер Всезнайка. Ты же сам в нее не веришь! Прям такой ты наивный – да никто не верит правительству. Это дерьмо – смерть на ближайшие четыре с половиной миллиарда лет.
Дег, полусонный, мямлит с кушетки:
– Не кипятись, Клэр. Бусины свое наполовину отжили. Они чистые.
– А ты, до того, как весь мой дом не будет обеззаражен, не смей даже обращаться ко мне, исчадие ада. А пока я поживу у Энди. Спокойной ночи.
Она вылетает из комнаты, словно тепловоз на полном ходу, оставляя Дега почти в коматозном состоянии на кушетке – он погружается в лихорадочный, полный бледно-зеленых кошмаров сон. Привидятся ли кошмары Клэр – мне неизвестно, но в этом бунгало ей уже не спать спокойно.
* * *
Завтра навестить Клэр приезжает Тобиас. А я скоро буду праздновать Рождество в семейном кругу в Портленде. Отчего я никак не могу упростить свою жизнь?
Да, этот день бедным событиями не назовешь. Дег все еще спит на кушетке Клэр, не подозревая, как сильно пал в ее глазах. Тем временем Клэр в моей ванной прихорашивается и философствует вслух в облаке аромата «Живанши» за прилавком косметики и аксессуаров, которые я был вынужден приволочь из ее бунгало, напоминающего опустевший детский мешок на День всех святых.
У каждого в жизни бывает «тайный властелин», Энди, некто, обладающий, сам того не ведая, необъяснимой властью над тобой. Это может быть парень в шортах, подстригающий вашу лужайку, или женщина, выдающая вам книги в библиотеке, – едва знакомый человек, за которым вы бы последовали, если бы однажды, придя домой, обнаружили на автоответчике его послание: «Брось все. Я люблю тебя. Поехали вместе во Флориду». Для тебя это – блондинка-кассирша из «Йенсена», так? Сам говорил. Для Дега, вероятно, Элвисса… (Элвисса – близкая подруга Клэр)… а у меня, к несчастью, – она выходит из ванной и, склонив голову набок, вдевает сережку, – Тобиас. Жизнь несправедлива. Действительно несправедлива.
Тобиас – несчастье, наваждение Клэр, он из Нью-Йорка и сегодня утром должен примчаться из аэропорта Лос-Анджелеса. Он нашего возраста, такой же выпускник частной школы, как и Аллан, братец Клэр, и родом из какого-то гетто для богатых белых на восточном побережье. Вот только из какого? Нью-Рошелл? Шейкер-Хайтс? Уэстмаунт? Лейк-Форест? А, все одно! Работает Тобиас в одной из тех банковских служб, о которой, если он на вечеринках заводит разговор, через пару минут забываешь по ходу повествования. Он говорит на невыносимом, убийственном канцелярском жаргоне. Не видит ничего унизительного в частых посещениях затрапезных ресторанчиков с надуманными (сплошь имена собственные) названиями, вроде «У Мактакки» или «У О'Дулигана». Ему известны все вариации и нюансы обуви с кисточками («Я бы никогда не стал носить твои ботинки, Энди. В них прошивка, как у мокасин. Это несерьезно».)
Неудивительно, что он всегда владеет ситуацией и считает себя всесведущим. Обожает остроты типа того, что пора заасфальтировать Аляску или дать по башке Ираку атомной бомбой. Заимствуя фразу из популярной песни, можно сказать, что он никогда не изменит Банку Америки. Но при всем при том в его Индивидуальности присутствует Большая Дыра. От него тошнит!
Но внешность у Тобиаса такая сногсшибательная, что его можно показывать в цирке, и мы с Дегом ему завидуем. Встань Тобиас как-нибудь в полночь в центре – и тотчас возникнет пробка. Обычных людей с заурядной внешностью это сильно подавляет. «Он бы мог и дня не работать, если бы захотел, – говорит Дег. – Нет в жизни справедливости». Есть в Тобиасе нечто такое, что при виде его люди начинают вздыхать: «Нет в жизни справедливости!».
С Клэр они повстречались несколько месяцев назад в доме Брендона, в Вест-Голливуде. Они собирались пойти втроем на концерт «Волл-оф-Вуду», но Тобиас с Клэр так туда и не попали, оказавшись вместо этого в кофейном баре «Ява», где Тобиас весь вечер не закрывал рта, а Клэр внимала. Позже Тобиас выставил Брендона из его собственной квартиры. «Я не слышала ни единого слова из того, что весь вечер говорил Тобиас, – призналась Клэр. – Он мог бы с тем же успехом читать меню задом наперед. Но профиль у него, скажу я вам, – умереть-не-встать».
Они провели вместе ночь, а на следующее утро Тобиас ввалился в спальню с сотней длинностебельных роз и разбудил Клэр, нежно опуская их ей на лицо, одну за другой. Когда же она окончательно проснулась, он обрушил на нее Ниагару лепестков и стеблей. Когда Клэр рассказала об этом нам с Дегом, даже мы сочли, что это было восхитительно.
«ХЛЕБА И ТРЕПА»:
склонность людей, живущих в эру электроники, считать, что существующие политические партии, бессмысленные и бесполезные, не имеют никакого отношения к насущным вопросам жизни общества, а потому искуственны, а во многих случаях и опасны.
– Пожалуй, это был самый романтический момент в моей жизни, – сказала Клэр. – Я хочу сказать, можно ли умереть от роз? От счастья? Ладно, тем же утром мы ехали в машине на фермерскую ярмарку в Фэрфаксе, чтобы позавтракать на свежем воздухе в обществе туристов и голубей и поразгадывать кроссворд в «Лос-Анджелес тайме». Вдруг на бульваре Ле-Сьенега я увидела огроменный фанерный щит с надписью, выведенной пульверизатором: «100 роз всего за 9.99 $», мое сердце упало, словно труп с камнем на шее в реку Гудзон. Тобиас замер в своем кресле. Но дальше было еще хуже. Горел красный, и тут из ларька выходит какой-то мужик и, обращаясь к Тобиасу, произносит: «Мистер Тобиас! Мой лучший клиент! Как вам повезло, юная леди, что вы всегда получаете наши цветы от мистера Тобиаса!». Можете себе представить, что завтрак был испорчен вконец.
БУНТ ИЗБИРАТЕЛЕЙ:
хоть и тщетная, но все же попытка выразить свое недовольство существующей политической системой путем отказа от голосования.
Ну ладно, ладно. Я не вполне объективен. Но уж больно забавно. Он для меня олицетворяет представителей моего поколения, которые используют все свои способности для зашибания бабок, предпочитая легкую добычу. Им комфортно на низкопробных работах – маркетинге, земельных спекуляциях, крючкотворстве и биржевом брокерстве. Они прямо-таки надуты самодовольством. Они воображают себя орлами, строящими огромные гнезда из дубовых ветвей и гигантского тростника, но на деле скорее напоминают местных калифорнийских орлов; тех, что строят гнезда из всякого мусора – отслуживших свое деталей автомобилей, похожих на куски сандвича с проросшим зерном, ржавых толстых кишок выхлопных труб и больных грыжей приводных ремней – отбросов фривея с выцветших горных цепей вдоль шоссе Санта-Моника; пластиковых садовых кресел, крышек от сумок-термосов и сломанных лыж – дешевых, вульгарных, токсичных предметов, которые либо сразу разлагаются, либо остаются неизменными до той поры, когда наше Солнце станет белым гигантом.
Нет, не подумайте, ненависти к Тобиасу у меня нет. А когда его машина въезжает в гараж, я понимаю, что вижу в нем того, кем сам мог бы стать; все мы будем такими, если утратим бдительность. Равнодушными и самодовольными, прячущимися под масками, исполненными такой ярости и презрения к человечеству, такой алчности, что единственной пищей для нас будет собственная плоть. Он словно пассажир переполненного больными самолета, потерпевшего крушение высоко в горах; оставшиеся в живых, не доверяя чужим органам, вгрызаются в собственные руки.
