Книга Война начинается за морем - Рю Мураками

В парке тревожно заворковали голуби и зашумели крыльями в темноте своих голубятен.

С колокольни в небо взмыли стаи птиц. Им хочется поскорее пробить пелену серых облаков, улететь из этого страшного города, напоенного запахом крови. Они рвут своими крыльями затхлый воздух: туда, скорей туда, где свет и свежесть! — и вот, пролетев над заводскими трубами, они уже парят над гаванью, строятся в клин и уходят к горизонту..

Они летят низко над водой, но не видят своего отражения: море покрылось рябью и на гребнях волн пузырится пена. В мгновение ока черные кричащие точечки растворяются в туманной дымке.

Вскоре облака становятся тоньше, и вот наконец птицы видят первый луч солнца…

* * *

— Знаешь, а у меня тоже была птичка…

Теперь Фуини напоминает мне бронзовую фигуру, покрытую утренней росой.

— …совершенно ручная, она садилась мне на плечо и все такое… Однажды я тяжело заболела и даже в школу не могла ходить. Я целую вечность провалялась в постели, и тогда папа принес эту птичку, чтобы мне не было так одиноко. Мы аж спали с ней вместе, вот!

Солнце постепенно склоняется к западу, и тени становятся длиннее. Тень от зонтика, например, уже достает до утла стола. Из пепельницы поднимается тоненькая струйка дыма. Фуини курит легкие длинные сигареты, и их мундштуки испачканы красной помадой. Пепельница полна солнечных зайчиков, помада скоро тускнеет.

— Да-да, мы спали с ней вдвоем, под одеялом! Правда ведь очень мило?

— Ты, наверно, и пошевелиться боялась…

— …Но она умерла.

— Что, ты раздавила ее во сне?

— Нет. Я подзывала ее и гладила ей шейку. Она даже снилась мне… Я всегда чувствовала, что она рядом, и не могла ее раздавить…

После бассейна ноги у меня словно ватные, а тут Фуини взбрело в голову пробежаться по песку. Я объяснил ей, что такие штуки могут плохо кончиться, особенно если скакать на такой жаре, а потом рассказал, что произошло однажды с одним моим приятелем.

— Этот деятель до семнадцати лет ни разу не бывал на море. Как-то я встретил его на какой-то выставке и уговорил поехать со мной. Мы пошли с ним на пляж, и он резвился, как школьник после уроков… Он сунул палец в медузу и забавлялся, глядя, как она складывает щупальца и пытается ужалить. Я его предупреждал, чтобы он не сидел слишком долго на солнце, а он послал меня и только дул пиво и носился по пляжу. Ну а вечером, естественно, у него начались лихорадка и головокружение, и он успешно выблевал весь свой ужин… Потом поднялась температура, и всю ночь он бредил во сне. Я вызвал врача, но, честно признаться, думал, что ему полный каюк. Так что не стоит шутить с солнечными ваннами…

— Ладно, я недорассказала тебе историю про птичку. Как-то раз предки куда-то собрались и пригласили сиделку из больницы, чтобы она присмотрела за мной. А она забыла закрыть форточку, и моя малышка улетела… Она совсем не боялась людей и, наверно, думала: «Слетаю-ка посмотрю, что там снаружи!» Я стала кричать, чтобы нянечка поймала мою птичку, но она не знала, что птичка-то ручная… и начала ловить ее сачком для бабочек. Короче, она свернула ей шею… Впрочем, эта нянечка была очень славной женщиной… она так убивалась и все просила прощения. Отец, конечно, опечалился, но, чтобы утешить меня, сказал, что эта птичка умерла вместо меня. Я тогда болела чем-то серьезным, а она просто пожертвовала собой ради моего выздоровления. И действительно, я скоро начала поправляться. Ну, я погоревала-погоревала, да ведь ничего уж тут не поделаешь! Правда?

— Смерть вообще грустная штука.

— Да, очень… А у тебя кто-нибудь умирал?

— Да, собака.

— А что с ней случилось?

Фуини вынимает изо рта сигарету и сплевывает прилипшие к языку песчинки. Ее взгляд опять устремлен в сторону моря.

— Она что, заболела? — не отстает девушка, а сама прямо впилась глазами в синюю даль.

— Ага… Я тогда был совсем сопляком…

Из песка поднимается струйка дыма: Фуини только что засыпала окурок. Я стараюсь расположиться так, чтобы эта тонюсенькая ниточка совпала с едва заметным дымком, выходящим из гигантской трубы на далеком острове.

— Глянь, — произносит Фуини, — такое впечатление, будто кровяное пятно расползлось по всему побережью.

— Лишь бы оно не доползло до нас.

— Ну, это вряд ли. Слишком далеко, и к тому же кровь тяжелее морской воды…

…В городе начинается всеобщая паника. Число раненых постоянно растет. По центральному проспекту проносятся машины «скорой помощи», госпиталь уже забит до отказа, медицинский персонал выбивается из сил…

Санитары взлетают по лестницам, расталкивая столпившихся людей. Кто-то сшибает с ног растерявшегося посетителя с букетом цветов, и лепестки дождем осыпают ступеньки. На втором этаже, в коридоре, доктор поскальзывается на свертке с рыбьей требухой.

Курительная комната расположена на третьем этаже. Мужчина с недовольным видом тушит свою сигарету: в воздухе жутко пахнет кровью. Потом он поднимается и идет в палату, хотя на пациента не похож.

Палата поражает своей белизной: пол, стены, койки, квадрат окна — все белое.

Здесь лежат три пожилые женщины. Все одеты в кремового цвета хлопчатобумажные халаты. Время от времени сюда забегает медсестра, чтобы подтереть и прибрать за больными.

Врач постоянно напоминает санитаркам: среди тяжелых больных мужчины умирают чаще женщин. Женщины более приспособлены и могут прожить еще какое-то время даже в состоянии полнейшего отчаяния.

На первой от дверей кровати лежит пациентка, лицо которой закрыто смоченной в воде марлей. Распахнутый халат являет взору ее донельзя исхудавшее тело — кожа да кости. Женщина тяжело и редко дышит, ее чудовищные груди чем-то напоминают распластанного на подводной скале осьминога.

Женщина с трудом переворачивается на другой бок, и становится виден сосок на одной из грудей — сосок, вскормивший, наверное, не одного младенца. Кожа вокруг него покрыта разноцветными пятнами, преимущественно красного и зеленого цветов, из-за чего она делается похожей на лужайку.

Рядом с кроватью тихо булькает аппарат искусственного кровообращения. От него к иссохшей руке женщины идет черная изогнутая трубка. Время от времени больная отодвигает марлю и приподнимает голову, чтобы убедиться, не выскочила ли из вены игла.

Женщина на соседней кровати лежит с открытыми глазами. Ей трудно дышать, и подушка намокла от пота. Шея ее перевязана бинтами, глаза выпучились и уставились в точку, где из-под одеяла видны ноги.

Несмотря на то что в палате работает вентилятор, ей очень жарко. Пот не стекает с ее мертвенно-бледного лица, а блестит капельками в морщинах и складках кожи. Он так и переливается из одной морщинки в другую, пока не достигает подбородка, а потом скапливается в шейной выемке, выступает на груди и впитывается в простыни. Больше всего от пота страдают глаза, и женщина беспрестанно моргает.