Книга На златом престоле - Олег Яковлев

— Ступай, Избигнев. Дай, перекрещу тебя. Крещён ведь. И помни всё, что тебе тут сказал. Крепко помни. Дорога ждёт тебя долгая и многотрудная.

...Спустя седмицу Избигнев, взяв с собой одного челядина и поводного коня, выехал в Галич. Впервые надолго покидал он родной город и потому, часто оборачиваясь, смахивал с глаз непрошенные слёзы. Но постепенно юноша отвлёкся и стал смотреть на дорогу. Отец был прав, ждёт его впереди долгий и тернистый путь, и лучше не вспоминать прошлое, а устремляться мыслию вперёд, к новым свершениям и удачам. На душе почему-то стало спокойно и тихо.

На второй день Избигнев добрался до Галича.

ГЛАВА 14

Звенели яровчатые[125] гусли. Слепец-гусляр, перебирая тонкими перстами струны, пел стародавнюю песнь о былинных храбрах[126]. Притихшая гридница слушана, как выводил он неожиданно сильным звонким голосом рулады. Но вот окончил старик свою песнь. Оборвался полёт серебряных струн, тишина на короткие мгновения окутала огромную залу. Князь Владимирко широким жестом отсыпал в длань поводыря-подростка горсть золотых талеров.

Пир продолжился, зашумели бояре, в чары полился из ендов и братин тягучий мёд. Откупоривались бочонки со светлым и тёмным олом, били в серебро чар янтарные пенные струи, понеслись, как резвые скакуны в чистом поле, пышные славословия.

Радовались бояре и княжьи милостники. Рад был и князь Владимирко. Выкрутился, змеёй изогнулся, клятву преступил, но отвёл от Галичины беду хитрый князь. А значит, в целости останутся пашни, борти, угодья боярские, не вытопчут поля копыта вражьих коней, не полыхнут заревом хоромы и дворцы. Вот и хвалили бояре своего князя, превозносили до небес за «доброе охранение», за надёжную защиту. Славили его смекалку, его хитрость, его ум.

Быстро пустели и снова наполнялись чары. Обильные яства — свинина жареная, телятина на пару, лебеди, гуси, разноличная рыба, заморские фрукты — исчезали в бездонных желудках. А мёд продолжал литься тягучей вязкой рекой, развязывая всё сильней и сильней хмельные языки.

Появились скоморохи, задудели в дудки, забили в барабаны, закривлялись потешно. До слёз хохотали гости, глядя на их ужимки и маски-скураты[127].

Рядом с боярами — жёнки в ярких саянах, сверкают узорочьем платов, убрусов[128], высоких кик[129]. На почётном месте Млава — знали Владимирковы ближники, сколь велика власть этой молодой боярыни. Давно уже она — полюбовница Владимирки, и всегда слушает князь её советы, всегда потакает её прихотям. Не понравишься Млаве — больше и близко не подступишь ко княжьему двору.

Статная, в жемчужном очелье и парчовом летнике, с шёлковой перевязью-лором[130], переброшенном через плечо, вся в сиянии золота ожерелий, серьг, колец, Млава вела себя, стойно княгиня. Сидела вся важная, гордая, по правую руку от князя. Владимирко порой поглаживал её по белой холёной руке, Млава прищуривала, как сытая кошка, глаза и раздавала ближним боярам покровительственные улыбки.

Вот молодой Иван Домажирич, преподнёс он ей сегодня на поливном блюде два чеканных браслета. Молодец боярский сын! Знает, как продвинуться поближе ко княжьему столу.

А вот совсем ещё юный Коснятин, сын воеводы Серослава. Робеет отрок, жмётся к стене, подливает князю мёд из чары. Этого надобно будет Млаве приободрить, приголубить где-нибудь в переходе тёмном, сказать, чтоб смелее ступал по палатам дворца. Как-никак, отец его, воевода Серослав — сила в Галиче немалая.

Вдалеке в углу молча макает в пиво длинные усы супруг Млавы, боярин Лях. Тих, неприметен, не мешает своей жене властвовать у князя в терему, не учиняет дома криков и ссор, не ревнует. Видно, разумеет, что к чему. Имеет выгоду от жениной красоты. Доброго мужа подобрал Млаве Владимирко. За это она ему вдвойне благодарна. Не какая-то там вдова жалкая теперь Млава, а боярыня, мать семейства. Вон детишки — сыночки подрастают. А от кого они зачаты: от мужа, от князя аль от какого отрока, коего прислонила к стенке в переходе чёрной ночью, того и сама Млава не ведает.

...Княжич Ярослав пришёл в гридницу в самый разгар веселья. Сел возле отца, выпил чарку красного хиосского вина, отведал свежей телятины и голавля под сметанным соусом, извинился, молвил, что недосуг, торопится, и быстро покинул пир.

Давно приметила Млава, что и Ярослав, и дружки его молодые сторонятся шумных Владимирковых застолий. На неё, Млаву, смотрел княжич с едва скрываемым презрением. Единожды подловила она его в переходе, завела в закуток, стиснула в объятиях. Сказала прямо:

— Полюби мя, княжич. Тоскую. Отец твой уже немолод, боярин мой — и вовсе стар. А я, вишь, молода, горяча. Любви хочу.

Отодвинул её от себя Ярослав, усмехнулся, промолвил тихо:

— Отстань, изыди, сатана!

Крест положил и метнулся в темноту, только его и видели. Боялась Млава, что скажет отцу, да, видно, смолчал, себе же на пользу. Чуяла боярыня, непрост княжич. Чуяла такожде, что не люба ему молодая жена. Но как сыграть на этом, покуда не ведала. Да и Ольга оказалась не из простых. Хоть и подступала к ней Млава не раз с задушевными разговорами, не шла дочь Долгорукого на откровенность, молчала, поджимала уста. И знала Млава твёрдо: если что случится с Владимирком и сядет Ярослав на его место, в терем княжой путь ей будет заказан.

Пока же цвела, пользовалась своей красотой и своим положением боярыня, хохотала заливисто, подымала чарку, ударялась в пляс на весёлом пиру.

...Далеко за полночь закончилось шумное застолье. Кто из бояр тут же, в зале, на лавке храпел, упившись, кто под лавкой лежал, а кто кое-как доплёлся до крыльца и, рухнув в возок, крикнул возничему: «Гони! Домой!»

Опустела гридница. Стольники уносили на поварню недоеденные яства и посуду.

Князь Владимирко, перешагивая через тела, выбрался на гульбище. Глотнул полной грудью чистый ночной воздух, притянул к себе вовремя оказавшуюся рядом Млаву, заговорил, глядя в звёздную высь:

— Вот Мстиславича побьём, заживём! С ромеями, с немцами торг наладим, в шелках и паволоках у меня ходить будешь! Голубица моя! Как тебе плат звёздчатый, подарок мой давешний? По нраву? Звёзды на нём вытканы, яко на небе.

— Ох, по нраву, княже! — промурлыкала довольная боярыня. — Мне б ещё ожерелье янтарное! Бают, на море Варяжском[131] сей камень находят.