Книга Безобразный Ренессанс. Секс, жестокость, разврат в век красоты - Александр Ли

Такое переплетение религии, бизнеса и политики порождало еще одну более опасную форму напряженности. Внутри церкви уже имелся фактор, который раздражал и отталкивал мир современного бизнеса. Речь шла о чрезмерно активном вмешательстве священников и прелатов в жизнь светскую. В частности, священники того времени постоянно и сурово осуждали практику ростовщичества. Корыстолюбие финансового сектора подвергалось постоянному осуждению проповедников, призывавших к бедности и простоте, характерной для нищенствующих орденов. Но подобное отношение порождало еще более острую критику церковных грехов.

Пуристы полагали Церковь оплотом чистоты и простоты, политику – отраслью теологии. По их мнению, бизнес следовало совмещать с христианской благотворительностью. По мнению многих священников, постоянное стремление к богатству, соперничество за прибыли и политизация церковной жизни постепенно стали символизировать не только деградацию веры, но и коррупцию в божественной республике. В начале XV в. монах-доминиканец Джованни Доминичи отстаивал идею о том, что правительство должно руководствоваться добродетелью, а служение государству – это обязанность христианина. Но в то же время он сурово обрушивался на алчность и честолюбие тех, кто стремится к власти («все несчастья мира начинаются с честолюбия, гордыни этого мира», – заявлял он64). Осуждая фракции, ведущие постоянную борьбу, он стенал, что «в мире не осталось справедливости, но лишь обман, власть, деньги, дружба и родители».65 Чтобы изменить это, необходимо было христианское возрождение.

В конце века на богатых обрушился монах-доминиканец Джироламо Савонарола.66 Он сурово клеймил их роскошные дворцы, экстравагантную одежду и роскошные частные капеллы. Ему была отвратительна борьба за положение в церкви. Он осуждал готовность, с какой церкви превращались в логова воров, обманывающих бедных и неимущих. Он считал, что от учения Христа отошли не только люди, но и сама Церковь, а правительство стало рассадником тирании. Озвучив недовольство, связанное с социоэкономическим и политическим неравенством, он провозгласил, что добрые люди – popolo minuto, бедные рабочие, еле сводящие концы с концами поденщики, старики и дети – были позабыты в гонке за деньгами. Флоренцию нужно реформировать в соответствии с представлениями пуристского толкования Священного Писания. Правительство следует реорганизовать, поставив во главу угла добродетель и милосердие. Церковь нуждается в очищении. Торговцам и купцам следует научиться скромности и сдержанности. «Флоренция! – провозглашал Савонарола. – Христос твой король!» За несколько недель, прошедших после падения Пьеро де Медичи, пламенный монах начал настоящую революцию. Тысячи юношей шли по улицам, уничтожая все, что казалось им высокомерной демонстрацией богатства. Синьория была вычищена. Вся Флоренция, как говорили критики Савонаролы, превратилась в монастырь. Революция была суровой и кровавой, но она явилась абсолютно естественным результатом напряженности, возникшей в силу взаимодействия экономики, политики и религии.

Микеланджело вернулся во Флоренцию в 1501 г. Савонарола был уже мертв, и религиозный экстремизм ушел в прошлое. Религия оставалась неотъемлемой частью флорентийской жизни, и связи между экономикой, политикой и Церковью были прочными, как всегда. И воплощением этих связей был архиепископ Ринальдо Орсини. «Давид» доказывает, что язык религии оставался центром формирования гражданской идентичности и являл собой сущность самовосприятия Флоренции. Религия (и глубоко благочестивый Микеланджело знал это очень хорошо) все еще определяла структуру повседневной жизни. Но сексуальные отклонения, соперничество за прибыли, политические интриги и страсть к реформированию все еще бурлили под спокойной с виду поверхностью.

Что видел Давид

Когда законченная статуя 8 сентября 1504 г. наконец предстала перед глазами зрителей, Давид увидел мгновенный снимок городской жизни.

На торжество собрался весь город. На высокой платформе у главных врат Палаццо Веккьо расположились знатные горожане, представлявшие миры политики, экономики и религии: благородный Пьеро Содерини в дорогом красном одеянии сверкал драгоценностями, маленький и толстый Якопо Сальвиати в немыслимо дорогих одеждах и гордый Ринальдо Орсини в расшитом золотом одеянии. Площадь была заполнена людьми, гражданами и негражданами, мужчинами и женщинами, молодыми и старыми, мирянами и священниками. Большая часть собравшихся была одета бедно, на многих была подержанная одежда, многие пришли босиком. Некоторые держали свои орудия – они вырвались из своих мастерских буквально на несколько минут.

Это зрелище символизировало все влияния, которые испытывал на себе Микеланджело в тот момент. Площадь являла собой доказательство того, что Флоренция оставалась республиканским городом, сделавшим свое богатство торговлей и производством, единым в своей вере – ив восхищении новым творением Микеланджело. Но город не избавился от глубокого социоэкономического неравенства, поддерживаемого гильдиями, от политического исключения, скрытого под мантией свободы, от религиозного рвения и нарушения церковных законов. Если бы можно было, то Давид увидел бы все три института, которые определяли ход жизни Микеланджело в течение последних десяти лет и более всего заботились о собственном существовании. Политика, экономика и Церковь присутствовали на площади: внешность всех была обманчива, все порождали напряженность, недовольство и насилие, и все были необходимы для искусства Ренессанса.

4. Мастерская мира

Когда Микеланджело работал над «Давидом», его художественная жизнь несомненно определялась меняющимся миром экономики, политики и религии. Но институционный фон – это лишь часть истории. Конечно, великая статуя нагружена смыслом мучительного неравенства, характерного для того периода. Но медленный процесс работы скульптора происходил в заурядных реалиях повседневного существования.

В 1501–1503 гг. Микеланджело был человеком очень скрытным. Получив разрешение работать над «Давидом» в мастерских Опера дель Дуомо близ собора Микеланджело «окружил мрамор дощатой оградой и лесами, и работал там так, чтобы никто его не видел…».1 Он уже был опытным скульптором, но работа эта была очень тяжелой. Стучал ли он молотком по резцу или бурил мрамор, скульптору приходилось напрягаться физически, работать в постоянном шуме и грязи. Как говорил Леонардо:

работа скульптора сопровождается выделением пота, который, смешиваясь с мраморной пылью, превращается в грязь. Лицо его постоянно покрыто мраморной пылью, что делает его похожим на пекаря. А к одежде пристают мелкие крошки мрамора, и кажется, что его запорошил снег.2

Но, несмотря на всю страсть художника к секретности, работа Микеланджело не была работой затворника. Его постоянно окружали люди. В его мастерскую вечно кто-то приходил и уходил.3 Помощники и ученики сновали туда и сюда с материалами, и друзья, например, талантливый каменщик «Тополино» (Доменико ди Джованни ди Бертино Фанчелли), тоже не забывали скульптора. Каждый день к Микеланджело как бы невзначай заглядывали члены совета собора. Их интересовало, как продвигается работа над статуей. Частенько бывали и видные чиновники, в том числе и пожизненный гонфалоньер Пьеро Содерини. Не оставляли художника своим вниманием потенциальные меценаты, например Таддео Таддеи. Они хотели договориться о новых работах или обсудить цены. Торговцы приносили заказанные товары или требовали оплаты, налоговые инспектора задавали неудобные вопросы. Да и обычные прохожие с интересом заглядывали в щели, интересуясь, чем там занимается скульптор. Ну и, конечно же, невозможно было обойтись без долгих ужинов с Лодовико и братьями. Семейные проблемы требовали внимания, и со слугами тоже нужно было поговорить.