Книга Серый кардинал - Дик Фрэнсис

— Неплохо.

— Но Терри, механик, протолкнул затычку внутрь картера, как пробку в бутылку. Чего, по-моему, ему не стоило делать. И, прежде чем залить чистое масло, завинтил новую пробку, как я говорил тебе по телефону.

— М-м-м, а из чего была сделана затычка? Когда мы ездили по пригороду, я все время думал об этом.

И неуверенно высказал свои предположения:

— Начну с того, что я подумал, это должно быть что-то химическое, способное вступать с маслом в реакцию. И в результате получается что-то вроде желе или что-то непригодное для смазки, и мотор заклинивает. Кроме того, это вещество не годится и в качестве пробки картера. Когда Фостер Фордэм быстро ехал к Куиндлу и нарочно перегрел мотор, он настоял, чтобы Терри еще раз слил чистое масло, пока оно горячее. Поэтому я подумал, что, наверно, временная затычка плавится. И Фордэм увез масло, чтобы проверить, что в нем.

— Да, — подтвердил отец.

— И когда мы вчера ехали в Куиндл, если бы затычка в отверстии картера сместилась, вылетела или расплавилась, то все масло уже через минуту бы вытекло, а мотор вышел из строя. Утром, когда Терри сливал горячее масло, оно бежало жидкое, как вода.

— Фордэм говорит, что это старый трюк. Такой старый, что теперь на автогонках его уже не применяют.

— Да... так из чего же сделана затычка?

— Из чего, по-твоему?

— Это должно быть что-то очень простое, — неуверенно пробормотал я.

— Потому что, по-моему, кто-то занялся «рейнджровером» почти в тот же момент, как пуля пролетела мимо.

— Итак?

— Допустим, можно затолкать в отверстие свечу и срезать ее конец?

Допустим, это воск?

Отец спокойно завязывал совсем не роскошный галстук в полоску.

— Фостер Фордэм, — проговорил он, — даст нам знать.

Когда мы вошли в городскую ратушу на встречу с Бетьюном, я подумают, сколько человек мне удалось узнать всего за два дня. Просто невероятно.

Пришла на самоистязание Оринда. В очень коротком золотом платье с боа из черных перьев, обвивавшем ее шею и руки, как змея, именем которой назвали эту разновидность шарфа. Она требовательно собирала восхищенное внимание. Зеленые глаза горели. В браслете на запястье сверкали бриллиант и изумруд. Не заметить ее наэлектризованного присутствия было просто невозможно.

В шаге позади нее, будто тень, стоял А.Л.Уайверн, чье имя я вспомнил с трудом. «А.Л.», подумал я. «Анонимный Любовник» Уайверн. Одетый в смокинг, он не вызывал интереса на обеде в «Спящем драконе». И теперь, в городской ратуше, одетый в серый костюм и голубую рубашку, он заполнял пространство, не привлекая внимания.

Обширная миссис Китченс с орлиным взором в темно-синем с пурпурными оборками платье крепко держала под руку «своего Леонарда» и успешно предотвращала проникновение его отвратительных усов в воздушное пространство Оринды. Миссис Китченс, бросив плотоядный взгляд, ободряюще помахала мне рукой. Но я не допустил, чтобы она смутила меня.

Конечно, пришли Мервин с Кристэл, чтобы записывать тезисы выступающих. Три ведьмы помогали публике рассаживаться, а драгоценная Полли, увидев нас, с энтузиазмом пробежала короткую дистанцию в нашем направлении.

Потом она, как трофей, повела отца, чтобы показать ему кафедру, за которой он должен стоять на подиуме. Она вроде бы была на этом вечере помощником режиссера.

Словно под пение победных труб прибыла партия Бетьюна. По залу прокатился гул и шорох, кое-где раздались хлопки. Ура обладателю любовницы, подумал я.

На первый взгляд Бетьюн производил впечатление тучного и напыщенного человека лет пятидесяти, с двойным подбородком и редкими волосами. Последнее обстоятельство могло более неблагоприятно отразиться на его шансах, чем незаконное дитя любви. Его сопровождали деловитый мужчина, похожий на Мервина Тэка (который и правда оказался агентом Бетьюна), и нервная женщина, недоверчиво смотревшая исподлобья на весь мир. Ей показали стул в первом ряду зрителей, а драгоценная Полли, низко наклонившись, представила меня жене Пола Бетьюна, Изабель.

Изабель испытывала жесточайшее неудобство от того, что я сижу рядом с ней. Но я одарил ее своей самой лучшей обезоруживающей улыбкой и сказал, что вряд ли ей так хотелось избежать присутствия в этом зале, как мне.

— Я только что закончил школу, — сообщил я ей. — И ничего не понимаю в политике. Насколько я знаю, для вас и мистера Бетьюна это третья кампания. Поэтому у вас, наверно, это не вызывает такого замешательства, как у меня.

— О боже, — вздохнула она. — Вы совсем ребенок, наверно, вы не знаете...

— Мне почти восемнадцать.

Она чуть улыбнулась и вдруг окаменела до полной неподвижности. Лицо побледнело, видимо, от худшей катастрофы, чем мое соседство.

— Миссис Бетьюн, что случилось? — спросил я.

— Этот человек, — пролепетала она. — О господи.

Я взглянул, куда она смотрела, и увидел Бэзила Рудда.

— Это не Ушер Рудд, газетчик, — поняв, успокоил я ее. — Это его кузен, Бэзил Рудд. Он ремонтирует машины.

— Это он. Пишущее чудовище.

— Нет, миссис Бетьюн. Это его кузен. Они очень похожи. Но это Бэзил.

К моему абсолютному ужасу, она начала плакать. Я отчаянно искал глазами помощь, но Полли по уши увязла в проводах к микрофону и к телевизионным камерам. А Пол Бетьюн, заметив, что жена расстроена, намеренно отвернулся, состроив сердитую гримасу неудовольствия.

Недобрый подонок, подумал я. И к тому же тупой. Если бы он проявил ласковую заботу, это заработало бы ему голоса.

Изабель Бетьюн неуверенно приподнялась, безуспешно пытаясь найти в довольно потрепанной черной сумке хоть что-нибудь, чтобы вытереть слезы.

Жалея ее, я предложил ей взять меня под руку, а сам расчищал дорогу к двери.

Она все время бормотала отрывистые, почти невразумительные объяснения:

— Пол настаивал, чтобы я пришла... Я не хотела... но он сказал, что с таким же успехом я могу ударить его ножом в спину, если не пойду... А теперь он в такой ярости, но чего он ждал, как я могу... после всех фотографий в газете с этой девушкой... И она не против или почти не против, чтобы ее снимали. Он хочет, чтобы я улыбалась и делала вид, что не возражаю. Он заставляет меня выглядеть дурой, и, думаю, я и есть дура. Но я не знала об этой девушке, пока все не попало в газету. И он не отрицает. Он говорит, а чего я ждала...

Через вестибюль мы вышли на свежий воздух. И каждый входивший с голодным любопытством пялился на слезы Изабель. В семь тридцать вечера до милосердных сумерек еще далеко, и я увлек ее подальше от входа. Она без всякого сопротивления дошла со мной до ближайшего угла.

Городская ратуша составляла одну из сторон узорно выложенной камнями площади. К ней примыкал «Спящий дракон», а магазины (и штаб-квартира партии) образовывали две другие стороны. От каждого угла отходили широкие аллеи, которые когда-то были дорогами, и на одной из них находился парадный вход в городскую ратушу. Вдоль той стороны ратуши, которая смотрела на площадь, шла своеобразная аркада — закрытая галерея с колоннами и скамейками для отдыха и уединения. Изабель Бетьюн рухнула на одну из скамеек. И после момента малодушия, когда мне хотелось отделаться от нее, я сел рядом, не представляя, о чем мы будем говорить.