Книга День рождения Лукана - Татьяна Александрова

Он вопросительно взглянул на Нерона. Нерон же в этот миг как раз откусил кусок мустацея и принялся жевать.

– Читай! – промямлил он с набитым ртом.

Нервная дрожь пробежала по лицу Лукана, но он совладал с собой:

– Итак, после вступления там идут такие слова:

Но, коль иного пути не нашли для прихода НеронаСудьбы, и грозной ценой покупается царство всевышнихВечное, и небеса подчиниться могли Громовержцу,Только когда улеглось сраженье свирепых гигантов, —Боги, нельзя нам роптать: оплачены этой ценоюИ преступленья, и грех…

Нерон, по-прежнему жуя, слушал его с самодовольной улыбкой. Лукан продолжал:

…Все это ради тебя! Когда, отстояв свою стражу,Старцем к светилам взойдешь, тобой предпочтенное небоВстретит с восторгом тебя; держать ли ты скипетр захочешьИли же ввысь воспарить в колеснице пылающей Феба,Чтобы оттуда земле, не испуганной силою солнца,Пламенем новым сиять, божества тебе всюду уступятИ предоставит природа права, каким бы ты богомСтать ни решил и где бы свой трон ни воздвиг над вселенной…

Слушая эти слова и глядя на жующего Нерона, Полла живо представила его на колеснице Феба тоже жующим, как сейчас, и чуть было не рассмеялась, но вовремя спохватилась и даже сама себя ущипнула за руку. В облике цезаря, при всей его внушительности, не было ничего возвышенного, что, по ее мнению, являлось непременной принадлежностью бога. Напротив, в нем была приземленность торговца или служаки-центуриона. Его легко было вообразить за прилавком или в составе городской стражи.

…Мне ж ты давно божество, и если ты в сердце поэтаВнидешь, не надо мне звать вдохновителя таинств Киррейских,Вакха не буду тогда отвлекать от родной его Нисы:Мощи один ты вольешь достаточно в римские песни!

Лукан замолчал и сел, ожидая отклика.

– Недурно, недурно! – процедил сквозь зубы цезарь. – Продолжай! И мой совет тебе: не искать лавров в мустацее[78].

Сказав это, он тут же громко загоготал над своей шуткой, вслед за ним засмеялись и остальные. Одобрение Лукану гости выражали весьма сдержанно.

Лукан помрачнел. Полле стало его жаль. Ей хотелось его поцеловать, но она еще не привыкла к дозволенности супружеских поцелуев, а потому только заботливо поправила складки хитона у него на груди и погладила его по плечу. Уголки губ Лукана тронула улыбка. Он перехватил руку Поллы и сжал ее.

– Скажи, поэт, – обратился к Лукану человек средних лет, с тонкими чертами лица, резко очерченными бровями и умными, насмешливыми глазами, сидевший через два места от цезаря, – ты решил писать поэму именно о Помпее? Я бы понял, если бы ты избрал… другого героя той же войны или… одного из двух других героев. Я вот почему спрашиваю. Я с интересом слежу за развитием твоего дарования, но меня немного удивляет, что ты избираешь своими героями побежденных, причем независимо от степени их героизма. То ты поешь о Гекторе, убитом Ахиллом, – но это я, положим, еще могу понять, то об Орфее, не спасшем Эвридику и растерзанном вакханками. Мы с тобой прошли одну и ту же школу[79], так что я должен бы тебя понимать. Но все же, на мой взгляд, наш римский дух требует большей бодрости. Мы – племя победителей, а не побежденных. И стоит ли песен полководец, в сущности, просто… бежавший с поля боя? Это ли не позор?

Сенека, внимательно слушавший Петрония, подперев голову рукой, при этих словах нахмурился.

– Благодарю тебя за интерес к моим творениям, любезный Петроний, – ответил Лукан, оживившись и как будто совсем не обидевшись за Помпея. – Ты, должно быть, пошел в понимании моего творчества дальше меня самого. Честно говоря, я не задумывался над тем, что объединяет моего Гектора с моим Орфеем. Что же касается Помпея… Это будет поэма не исключительно о нем самом, а скорее о гражданской войне как о вселенской катастрофе, подобной титаномахии или гигантомахии, только развязанной человеческими руками. Ну и, конечно, о ее героях, а это и Помпей, и Цезарь, и Катон. Только мое глубокое убеждение состоит в том, что в гражданской войне нет и не может быть победителей, и побежденный мне ближе и милее: он, стало быть, проявил больше человечности. Позорно ли было бежать с поля боя, видя, что счастье отвернулось? Не знаю… Но не позорнее ли победителю осматривать поле, усеянное телами сограждан? А насчет римского духа… Да, ты совершенно верно говоришь: мы – племя победителей, – но тем более странно наше извечное желание вонзить меч в собственное тело…

– Хорошо сказано, мой мальчик! – отозвался Сенека. – Гражданская война – наихудшее из зол, и счастлив тот правитель, которому хватит мудрости остановить ее.

Полла заметила, что Нерон вздрогнул, как будто от резкого звука, тень пробежала по его лицу. Ей почему-то стало тревожно. Но в этот миг на ее плечо легла рука Ацилии.

– Полла, доченька, не увлекайся разговорами мужей! – Ацилия улыбалась своей обычной вкрадчивой улыбкой. – Смотри, все женщины понемногу расходятся кто куда. Ты, как хозяйка, должна занять их.

Полле не хотелось оставлять мужа, но роль хозяйки показалась ей важной, и она, поднявшись, последовала за Ацилией. Женщины уже собрались в соседнем садике-перистиле, отделенном от летнего триклиния несколькими комнатами и соединенном с ним узким проходом. Оказалось, что в отсутствие неопытной хозяйки дома ее роль уже взяла на себя Аргентария Старшая. Почетное место занимала Сабина, все восхищались ее нарядом. Действительно, здесь было на что посмотреть! Все ее одеяние было из тончайшего серийского[80] шелка цвета розовой жемчужины, правда, ее оно сильно полнило. Сабина держалась надменно и щебетание жен слушала с явной неохотой. Полла вновь ощутила на себе ее пренебрежительно-оценивающий взгляд.

Полла чувствовала себя лишней. Немного послушав общую болтовню, она решила уйти. Медленно побрела по еще не изученным переходам нового дома. Внезапно путь ей преградила крупная мужская фигура, возникшая как будто из воздуха. Полла ахнула.

Перед ней стоял цезарь. Он бесцеремонно протянул к ней руку и взял ее за подбородок:

– А скажи-ка, цыпочка, те слова, которые ты должна была узнать только за порогом мужнина дома[81], ты действительно услыхала впервые?

Полла попыталась отстраниться:

– К сожалению, нет, цезарь… Я… читала Катулла.

Он залился смехом, похожим на икоту.