Книга Повседневная жизнь Японии в эпоху Мэйдзи - Луи Фредерик

Точка зрения Мори Огай завоевала популярность, и японский национализм, который до «дела о предательстве» не имел большого количества последователей, постепенно укреплялся. Он основывался на идее жертвования индивидом во имя коллектива и противостоял как западному «индивидуализму», так и восточному «чувству самопожертвования». Общее душевное состояние народа теперь напоминало настроение, господствовавшее во времена феодализма Бакуфу: по сути, японский менталитет ничуть не изменился, а просто приспособился к новой исторической реальности.

Религиозная эволюция

В течение почти всей первой половины эпохи Мэйдзи японцы пребывали в явном замешательстве, сбитые с толку нововведениями в области политики, торговли, техники и системы управления. Суровым испытаниям подверглись их религиозные убеждения. На протяжении всего правления сёгуната Токугавы воинское сословие, как правило, придерживалось философии конфуцианства, в то время как народ оставался верен местным богам, синтоизму или буддизму. Четкой разницы между этими двумя религиозными системами не существовало, а после того как с течением веков между ними возник определенный синкретизм, границы окончательно расплылись. Большинство буддийских храмов располагали зданиями, предназначенными для почитания богини Аматэрасу, и наоборот. Жители деревень, не особенно разбиравшиеся в догматических тонкостях и следовавшие многовековым обычаям своей страны, в равной степени поклонялись божествам синтоизма и буддизма, осознавая (но не очень ясно), что буддизм имеет больше отношения к жизни после смерти, в то время как боги синтоизма покровительствуют самым счастливым моментам земного существования человека и его трудовым будням. Между различными религиями возник своего рода modus vivendi, и никто не усматривал неудобства в том, что буси, или самураи, руководствовались собственными понятиями о нравственности, основанными на нормах конфуцианства. Впрочем, число религиозных установлений (вроде сыновней почтительности) и верований, пришедших вместе с таоизмом, в результате естественного процесса профанации подчинили себе всю повседневную жизнь и народную религию, так внедрившись в сознание и нравы людей, что стало невозможным определить, из какой религии пришло то или иное правило.

Религиозное чувство в Японии было довольно слабым, а уровень терпимости высоким, и японцы, не заботясь особо о нравственных или философских ценностях, принимали иноземные практики и обычаи при условии, что они не пойдут вразрез с уже существующими обычаями. За исключением приверженцев буддийской школы Нитирэн, принимавших только свою линию веры и полностью отрицавших христианство, большинство последователей буддизма и традиционной религии Японии, синтоизма, довольно безразлично относились к тонкостям теологии. Религия в этой стране не была принята со всеми догмами и со всей верой (в отличие от Европы) и не претендовала, за редким исключением, на монополизацию истины. Она состояла скорее из ритуалов, чем из философии, и полагала, что боги играют каждый свою роль в жизни человека: коми отвечали за благополучие людей как членов деревенской общины, семьи или рода и влияли на рождение человека; к буддийским божествам (которых объединяли под общим именем хотокэ) обращались в случае несчастья или смерти. Впрочем, довольно часто и хотокэ почитали с помощью обрядов, принятых в синтоизме, а с наиболее почитаемыми коми ассоциировали некоторое число хотокэ, о сфере влияния которых не имелось четкого представления. «Эффективность» одних соединялась с «эффективностью» других к вящей пользе верующих. Разумеется, японские крестьяне осознавали определенные различия между этими двумя религиями, но скорее в материальном, чем в метафизическом плане: колокола были буддийскими, а бубенчики — синтоистскими; чтобы почтить хотокэ, ладони складывали вместе, а в честь коми хлопали в ладоши. К тому же большинство японцев, не считая последователей Нитирэн и христиан (да и то с этим можно поспорить), одновременно следовали двум культам, не усматривая в этом ни малейшего противоречия.

В течение всего периода правления сёгуната Токугавы буддизм более или менее успешно боролся с почитателями конфуцианства с единственной целью: ограничить число монахов и храмов, а народ лишь добавлял к дедовским верованиям буддийские и конфуцианские мотивы, так или иначе навязанные им правителями.

Так, когда правительство в 1870 году публично выразило желание видеть, как японский народ возвращается к чистоте своей национальной религии, никто не выразил не малейшего удивления, не очень ясно представляя себе важность этого решения. Разве японцы не были достаточно ревностными последователями синтоизма, даже если многие из них и оказывали почтение божествам буддийского пантеона? Только начиная с 1873 года, когда правительство решило провести четкую грань между буддизмом и синтоизмом, народ начал волноваться. То, что было введено деление по рангу разных священнослужителей (каннуси) синтоизма, то, что их организовали в иерархию, никого не удивило. Но то, что с алтарей и из храмов снимали статуи божеств под предлогом «разделения религий», было другое дело: ведь люди привыкли молиться в определенных местах местным божествам, воплощением какой бы веры они ни являлись. Кроме того, новое деление территории на синтоистские «приходы» вызвало серьезные возражения со стороны крестьян, так как они отказывались мириться с уничтожением их алтарей или их сменой на новые, признанные официально. Государство решило окончательно вырвать буддизм из синтоистских храмов в 1882 году, а некоторые особенно ревностные чиновники предлагали даже уничтожить буддийские храмы. Крестьяне взбунтовались, потому что не могли больше рассчитывать на буддийских монахов, чтобы провести церемонию похорон по всем правилам, кроме того, многие монахи, лишившись храмов, были вынуждены превратиться в обычных крестьян. Итак, чтобы избежать беспорядков и ввести новую политику, правительству пришлось в некоторых провинциях, например в Мацумото, разрешить похоронные ритуалы, которые часто перенимались из конфуцианства, поскольку синтоизм не имел подобных обрядов, специфически приспособленных к обстоятельствам. Действуя таким образом, правительство лишь утверждало обычай, уже введенный в княжествах крупными даймё, преследующими буддизм на подвластных им территориях и с почтением относящимися к конфуцианскому сёгунату… Позднее власти приложили все усилия, чтобы ввести синтоистские похоронные церемонии вместо буддийских.

Чтобы завершить разделение религий, некоторые буддийские праздники, например Бон (праздник, посвященный душам умерших), изменили так, чтобы они вошли в рамки синтоизма. Наконец, все люди были обязаны внести свою фамилию в список, составлявшийся при храме в том приходе, в котором они родились. Приход же предоставлял им печать, которая всегда должна была быть при себе. Эта мера была принята и с другими целями, не имевшими ничего общего с религией: во-первых, она была призвана облегчить перепись населения, во-вторых, ввести что-то вроде «удостоверения личности». Но это новшество не имело особой популярности, и в 1873 году его пришлось отменить. В действительности ни одна из антибуддийских реформ не была поддержана населением, демонстрирующим неподчинение официальным распоряжениям не из-за того, что японцы обладали такой уж нерушимой верой в своих богов, но скорее из-за того, что это было посягательством на традиции. Закон, обязывающий регистрировать всех новорожденных в приходах синтоизма, всего лишь официально подтвердил давно существующий обычай, согласно которому ребенка представляли охраняющему божеству семьи или рода примерно месяц спустя после рождения, чтобы коми могли узнать его и защищать в течение всей жизни. Обряд повторялся, когда ребенку исполнялось три года, пять и семь лет, и эта традиция сохраняется в Японии и по сей день. Людей смущало иное: этот обряд, предназначенный для узкого семейного круга, правительство сделало обязательным и прилюдным. Кроме того, правом возглавлять церемонии, посвященные охранительным божествам, во время мацури, или местных праздников, обладали лишь несколько членов общины. Эти избранники составляли нечто вроде закрытых гильдий, а их права вызывали зависть. Но после новых распоряжений служение охранительным божествам стало доступно всем без исключения, что, разумеется, привело к конфликтам между членами общины, поскольку до этого времени эти религиозные гильдии всегда играли очень важную роль, особенно в делах, касающихся проведения праздников, или мацури.