Книга Тайная канцелярия при Петре Великом - Михаил Семевский

Царь был последнего мнения, а герцог придерживался первого так усердно и упорно, что спор сделался шумным, а Эйхгольца бросало в пот, как Иуду (Judas-Schweiss geschwitzet).[18]

Возвращаясь домой, Эйхгольц сказал герцогу: «Ради Бога, ваша светлость, берегитесь! Вы имеете дело с таким государем, с которым надобно обходиться осторожно. Какое вам дело, что лучше: колоть или рубить? Конечно, вы приехали сюда, чтобы колоть, но иначе».

Герцог отвечал, что заблаговременно должно приучить царя так, как ему нужно.

Начались переговоры касательно брачных трактатов. «Когда граф Горн, — говорит Эйхгольц, — сочинял брачный трактат между покойным герцогом и его супругою, то не имел другого труда, кроме составления выписки из прежних договоров герцогского дома, и за то дали ему 1000 червонцев и сверх того серебряный сервиз в 5000 гульденов. Ныне же российские министры и слышать не хотят о прежних договорах герцогского дома, говоря, что дело идет об императорской принцессе, которую следует иначе обеспечить, нежели прежних герцогинь Мекленбургских. Прежним герцогиням, бывшим не одной веры с супругами, позволялось иметь только одного духовника; русские же требовали содержания архимандрита и 12 человек певчих. Прежним обер-гофмейстеринам назначали 500 талеров жалованья; теперь требовали 3000 и в той же соразмерности жалованья придворным дамам».

Бедный Эйхгольц по целым дням спорил с Головкиным, Шафировым и Петром Андреевичем Толстым, так что едва не подвергся кровохарканию (dass er hutte mugen Bluf speyen);[19] а когда по вечерам герцог приходил к царице, то его светлость не упорствовал и соглашался на все требования российских министров. Придворные русские дамы стали так ненавидеть Эйхгольца, что при появлении его громко восклицали: «Ни Ober-Marschal, Bos(er) Mann! Bos(er) Mann!».[20]

Но царь Петр Алексеевич, слыша сие, всегда защищал его, говоря: «Он прав; он делает, что государь его велит и соблюдает его пользу».

Предложили заплатить герцогу 200 000 руб. серебром (по тогдашнему 400 000 талеров), доставшихся Екатерине Ивановне по наследству от родителя ее; но герцог, под видом великодушия, отклонил сие предложение и просил гарантировать ему лучше город Висмар. «Так, — говорит Эйхгольц, — у нас из-под носу ускользнули 400 000 талеров. Зачем было не взять этих денег в зачет за несправедливые притеснения, претерпеваемые Мекленбургским краем от российского войска!»

Носился слух, что генерал Адам Вейде и кн. Долгоруков соединятся с корпусом кн. Репнина в Мекленбурге. «Берегитесь, ваша светлость, — говорил Эйхгольц герцогу, — чтобы эти русские не пожрали целого Мекленбурга».

Герцог отвечал: «Пустое, они нам ничего не сделают. Нет народа, который довольствовался бы столь малым. Русские едят траву и пьют воду».

Это показалось Эйхгольцу не безвероятным, потому что он помнил, какую превосходную дисциплину российские войска соблюдали в 1712 году, причем поддержание этой дисциплины ничего не стоило, кроме лучшего коня из герцогской конюшни со сбруею, купленною в Париже за 1800 талеров, и кошелька с 1000 червонцами, доставшихся в подарок главнокомандующему князю Меншикову. Так и Петр Андреевич Толстой говорил, что войска не требуют ничего, как «un poco di pane! un poco di pane!».[21]

Между тем, по случаю приезда в Данциг короля польского, у русских вельмож ежедневно были балы и разные угощения.

По подписании брачных трактатов, герцог, вовсе не думая о совершении брака, избегал присутствия царя, извиняясь разными пустыми предлогами; с невестою обходился он весьма равнодушно и поступал чрезвычайно надменно с российскими вельможами, которым оказывал даже презрение, так что все перестали его любить. Царь скоро узнал герцога, и шведский его наряд, и шведский мундир его людей ему надоели; но, дав уже слово, настаивал на совершении бракосочетания.

Накануне свадьбы (7 апреля 1716 года) герцог Карл-Леопольд причастился св. тайн.

8 апреля 1716 года, в день свадьбы, поутру, Эйхгольц, подойдя к кровати герцога, спросил его: «Каково теперь сердечку вашему и чувствуете ли, ваша светлость, себя спокойным?»

Герцог отвечал: «Да!» — и, встав, оделся по своему великолепию, не забыв большой шведской шпаги на широкой, богато вышитой перевязи. Он не мог отвыкнуть от этой шведской моды, хотя Эйхгольц нередко ему говаривал: «Ваша светлость! С кем хотите драться, что всегда изволите носить столь огромную шпагу? Не лучше ли было бы, если б вы одевались одинаково с другими принцами — скромно и без особенного отличия?»

Эйхгольц заметил как странность, что герцог в день свадьбы не надел манжетов.

Герцог в день свадьбы обедал дома. После обеда, в 2 часа, приехал генерал Вейде везти герцога в своей карете к царю, ибо герцог не имел с собою собственного эпипажа. Пред ним ехала в наемных каретах свита его: Вальтер, Габихсталь, Берхгольц и Эйхгольц. Площадь пред домом, в коем жил царь, и даже крыши соседственных домов наполнены были народом. Когда герцог выходил из кареты, то зацепил париком за гвоздик и должен был стоять с голою головою посреди народа, покуда верный Эйхгольц не успел снять парик с гвоздя и снова надеть ему на голову.

У царя находился король польский; их величества приняли герцога весьма благосклонно. В присутствии прочих андреевских кавалеров царь наложил на герцога орден и все кавалеры, по очереди, обнимали нового своего товарища. Потом пошли к невесте, убранной великокняжеской короной (fast Kaiserliche Krone), и отправились пешком чрез улицу в часовню, наскоро построенную. Русский архиерей совершил обряд венчания, невзирая на представленные Эйхгольцем опасения, состоявшие в том, что процесс о разводе герцога с супругой первого брака еще продолжался в Вене, и поелику греческая вера не принадлежала к числу принятых в Римской империи вероисповеданий, то законность нового брака впоследствии времени могла быть оспариваема. Посему Эйхгольц советовал герцогу обряд венчания поручить священнику какого-либо в Римской империи признанного вероисповедания; но герцог не внял этому совету. Во время церемонии, продолжавшейся два часа, царь Петр, по своему обыкновению, часто переходил с одного места на другое и сам указывал певчим в псалтыре, что надлежало петь.

Из церкви пошли процессиею к вечернему столу, и многие в народе громко восклицали: «Смотрите, у герцога нет манжет!»

Стол накрыт был в узкой комнате. Брачное ложе находилось в комнате, украшенной в японском вкусе и наполненной японскими лакированными вещами, каких, по словам Эйхгольца, у русских много. Сама кровать была также лакирована, и Эйхгольц опасался, что герцог в нее не ляжет, так как запах от лакировки был ему противен.