Книга История Англии для юных - Чарльз Диккенс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Два-три года спустя стяг Матильды поднял ее сын Генрих, молодой Плантагенет, который в свои восемнадцать лет обладал очень большой властью: не только как правитель всей Нормандии, отписанной ему матерью, но и как супруг злодейки Элеоноры, развенчанной жены французского короля Людовика, которой принадлежали огромные территории Франции. Людовик, не слишком этим довольный, помог Эсташу, сыну короля Стефана, вторгнуться в Нормандию. Но Генрих выдворил из своей страны их соединенные силы, после чего отправился в Англию на подмогу своим приверженцам, осажденным королем в Уоллингфорде на Темзе. Здесь две армии, разделенные только рекой, простояли друг против друга два дня, а накануне третьего, когда очередная жестокая битва казалась неотвратимой, граф Арундельский набрался мужества и заявил, что «неразумно долее терзать два королевства в угоду честолюбию двух принцев».
Поскольку многие вельможи, коль уж такое мнение было высказано, охотно с ним согласились, Стефан и молодой Плантагенет, выйдя каждый на свой берег, вступили в переговоры через реку и заключили перемирие. Это так раздосадовало Эсташа, что, кликнув своих сторонников, он всем назло разгромил аббатство Сент-Эдмондс-Бери, где вскоре и умер в помрачении рассудка. Тем временем противники собрались в Винчестере на торжественный совет и согласились на том, что корона пока останется за Стефаном, но после него перейдет к Генриху; что Вильгельм, другой сын короля, унаследует законные владения своего отца; что все государственные земли, раздаренные Стефаном, будут возвращены короне, а замки, построенные с его соизволения, разрушены. Так окончилась эта злополучная война, длившаяся уже пятнадцать лет и в который раз опустошившая Англию. Через год Стефан скончался после смутного девятнадцатилетнего правления.
По меркам своего века король Стефан был гуманным и умеренным человеком, со множеством замечательных достоинств. Самый большой его грех — узурпация трона, которую он, очевидно, оправдывал тем, что Генрих Первый сам был узурпатором (хотя это вовсе не является оправданием). Однако никогда еще многострадальный английский народ не бедствовал, как в те страшные девятнадцать лет.
Борьба двух претендентов, расколовшая знать на два враждующих лагеря, и развитие так называемой феодальной системы (сделавшей крестьян наследственными вассалами, а по сути рабами баронов) привели к тому, что каждый вельможа, засевший в своем укрепленном замке, стал самовластным царьком, помыкающим всеми живущими по соседству людьми. Посему он измывался над ними, как его душеньке было угодно. Ни в одну эпоху не совершалось на земле более чудовищных жестокостей, чем в злосчастной Англии при короле Стефане.
Летописцы с содроганием рассказывают, что в замках тогда обитали не люди, а дьяволы. Селян и селянок они ни за что ни про что гноили в подземельях, жгли огнем и удушали дымом, подвешивали за пальцы рук или за пятки, привязав к голове тяжелый камень, терзали зазубренным железом, морили голодом, давили в тесных ящиках, утыканных изнутри острыми камнями, умерщвляли всевозможными зверскими способами. В Англии не было ни зерна, ни мяса, ни сыра, ни масла, ни вспаханных полей, ни урожаев. Пепел сожженных городов и безотрадные пустыри — вот все, что мог за долгий день увидеть путешественник, молившийся лишь о том, чтобы не повстречаться с разбойниками, которые рыскали повсюду в любой час суток. От зари и до зари не попадалось ему ни одной хижины.
Духовенство тоже иногда страдало от грабежей, и весьма сильно. Однако многие прелаты, имевшие собственные замки, сражались в панцирях и шлемах рядом с баронами и получали свою долю богатой добычи. Папа (или, попросту говоря, епископ Римский) за непокорство короля Стефана наложил на Англию интердикт, то есть запретил там все церковные службы, все венчания, все благовесты и отпевания. Если человеку, зовется он папой или папуасом, дана власть запрещать такие вещи, значит, ему дана власть повергать в отчаяние многих невинных людей. Чтобы подданные короля Стефана не испытывали недостатка в горестях, папа щедро им их добавил — правда, то не была щедрость бедной иерусалимской вдовы, положившей в сокровищницу, против которой сидел наш Спаситель, «две лепты, что составляет кодрант».
Генрих Плантагенет, не достигнув еще двадцати двух лет, мирно взошел на английский престол, как и было договорено с покойным королем в Винчестере. Через шесть недель после кончины Стефана Генрих и его жена Элеонора были коронованы в этом городе, в который они с большой торжественностью въехали бок о бок верхом на скакунах, встречаемые радостными криками, громом музыки и дождем цветов.
Царствование Генриха Второго началось благополучно. Власть его простиралась широко. По праву наследника и по праву супруга он владел третью всей Франции. Молодой, полный сил, даровитый, решительный король тут же взялся изничтожать некоторые из зол, расплодившихся в печеную эпоху его предшественника. Он объявил недействительными все дарственные на землю, которые обе враждующие стороны раздавали направо-налево во время недавней междоусобицы; выслал из Англии множество буйных наемных вояк; вернул себе все замки, искони принадлежавшие короне; принудил нечестивых баронов разрушить тысячу сто их собственных замков, где люди подвергались чудовищным истязаниям. Но ему пришлось оставить эти полезные труды и ехать во Францию, где против него взбунтовался его брат Готфрид. После того как Генрих замирил брата (недолго потом прожившего), честолюбивое желание еще больше расширить свои владения вовлекло его в войну с королем Франции, с которым он до сей поры был в таких дружественных отношениях, что просватал его малютку дочь, лежавшую тогда в колыбели, за одного из своих сыновей, пятилетнего мальчугана. Однако война эта кончилась ничем, и два короля при посредничестве папы опять стали друзьями.
А надобно вам знать, что духовенство за года лихолетья страшно разложилось. Оно запятнало себя множеством преступлений — убийствами, грабежом, бродяжничеством. Самым же скверным было то, что добропорядочные священники укрывали от правосудия дурных священников, когда те преступали закон. Король, прекрасно понимавший, что Англии не знать мира и покоя, пока в ней творятся подобные вещи, решился ограничить власть духовенства. Ему показалось, что к тому представился благоприятный случай, когда в седьмой год его правления скончался архиепископ Кентерберийский. «Теперь, — сказал себе король, — я назначу архиепископом надежного друга, который поможет мне приструнить непокорных попов и заставить их отвечать за провинности, как отвечают все прочие смертные». Итак, он надумал сделать новым архиепископом своего фаворита, человека столь необычайной судьбы, что я не могу не поведать вам его историю.
Один уважаемый лондонский купец по имени Гилберт Бекет как-то отправился в Святую землю поклониться гробу Господню и не успел оглянуться, как очутился в плену у сарацинского правителя. Правитель этот обходился с ним ласково, словно и не с невольником, а его красавица дочь влюбилась в чужеземца до смерти и объявила ему, что станет христианкой и обвенчается с ним, если они сумеют бежать в христианскую страну. Купец отвечал на ее чувства, но когда дело дошло до побега, он прихватил с собой не сарацинку, а своего слугу Ричарда, плененного вместе с ним, и, добравшись до Англии, благополучно ее позабыл. Но страсть сарацинки оказалась сильнее страсти купца. Под чужой личиной она покинула родительский дом, чтобы последовать за любимым, и после мучительного пути пришла на берег моря. Купец обучил красавицу всего двум английским словам (видно, он объяснялся ей в любви по-сарацински), из которых одно было «Лондон», а другое — его имя «Гилберт». И вот она стала ходить вдоль кораблей, повторяя «Лондон, Лондон!», пока моряки не догадались, что девушке нужен английский корабль, который доставил бы ее в этот город. Ей указали такой корабль, и, отдав капитану свои украшения, она отплыла в чужой край. Так-то! Однажды, когда купец сидел в своей конторе в Лондоне, его слух был поражен невероятным гвалтом, донесшимся с улицы. Почти в то же мгновение в дверь, ведущую из склада, влетел Ричард с выпученными глазами и пресекшимся дыханием и с порога выпалил:
