Книга Грешники - Алексей Чурбанов

К предстоящему концерту Шажков приготовил только одну новую песню (коллеги по ансамблю вообще не предложили ничего), и эта песня была на стихи Лены Окладниковой, те самые, что Валентин «подсмотрел» на экране её ноутбука.

Примечательно, что стихи он у Лены для песни взял, а её саму на репетицию и на концерт не пригласил. Здесь по-прежнему правила бал Совушка Олейник, которая в тёплый майский понедельник с опозданием на час прибыла на репетицию в клуб Брика. Клуб прятался во дворе-колодце за третьим флигелем бывшего доходного дома в районе Сенной. Дом и двор, вероятно, не попали в программу реновации городских кварталов, а потому имели знакомый всей России по сериалу про «ментов» подчеркнуто неухоженный вид. На грубой железной двери, ведущей в полуподвал, висела неожиданно изящная табличка с виньетками и короткой надписью «Клуб „ФАКЕЛ“», и больше ничего. Сбоку на стене чьей-то искусной рукой было исполнено двухцветное граффити, которое гласило: «CLUB FUCKEL». Всё интеллигентно, никаких похабных рисунков, ничего такого пошлого.

Совушка прибыла вместе с Пташкой на побитой «БМВ-трёшке», за рулем который сидел Пташкин продюсер и по совместительству телохранитель по имени Павел. К этому времени примерно половина программы уже была отыграна. Шажков с друзьями сидели на ступеньках маленькой сцены, заставленной аппаратурой, и под еле слышное шипение, исходившее из высоких колонок, пили пиво.

Клуб «Факел» образовался из ранее бывшего в этом помещении подросткового клуба с тем же названием. В клубе был сделан приличный ремонт, и сейчас он включал танцпол с длинной барной стойкой вдоль стены и компактной сценой, бильярдную на четыре стола, а также кухонно-хозяйственный блок и просторное помещение под сауну, пока не отделанное и использовавшееся для хранения стульев. При необходимости эти стулья можно было вынести на танцпол и превратить его в камерный зрительный зал, человек на восемьдесят.

Валентин знал, что Брик был против строительства сауны: мол, клуб — не публичный дом. Однако знающие люди говорили, что клуб не может вечно существовать на благотворительные взносы любителей бардовской песни и прочего занудства и что скоро придется зарабатывать реальные деньги, пусть и таким неблагородным образом.

Но всё это были вопросы стратегии. А сейчас Брика, судя по всему, интересовал один вопрос: какая публика придет на вечеринку.

Алексей Брик был худ, черноволос, резок и нервен в движениях, но при этом точен в мыслях и обстоятелен до занудства. Шажков считал его одним из самых близких своих приятелей.

— Значит так, твоей публики сколько будет? — Брик отставил початую бутылку пива и глянул на Валентина.

— Приглашенных человек пятнадцать, каждый приведет «свиту» человека по три в среднем. Наверняка кто-то сам придёт. Уже больше пятидесяти получается.

— Какой средний возраст?

— Разный, от двадцати до сорока.

— Да нет, средний какой?

— Ну, тридцать.

— Вот, а у этой Птицы, Пташки, или как её там, у неё молодёжь сопливая. Да ещё, наверное, с наркотиками.

— Ну, каждому своё, — пошутил Валентин, — мы алкоголики, а они наркоманы.

— Нет! — замахал руками Брик. — Вляпаемся с наркотиками — кранты. Наркотиков я не допущу.

— Лёш, я пошутил, — примирительно сказал Шажков, удивившись его испугу.

— Ты поосторожнее с шутками, а то наша государственная вертикаль уголовщину пришьёт в два счёта.

— Насчёт молодёжи ты, пожалуй, прав. Самой Пташке девятнадцать лет, и публика у неё соответствующая. Хотя, говорят, она нравится и тем, кто постарше.

— Так, — продолжил Брик, — ну а у Николая Петровича публика солидная. Зрелая публика, хоть его любит и молодёжь. Что получается? Получается окрошка. Я знаю, чем кончаются такие сборища — недовольны будут все.

— По-моему, это было ясно с самого начала, — Шажков даже привстал от неожиданности. — Но что-то менять уже поздно.

— Да не менять, — с укоризной в голосе произнёс Брик, — менять не нужно, нужно грамотно управлять этой толпой.

— Управление толпой — это по твоей части, — с облегчением ответил Валентин.

— Ну да, артисты пленяют воображение, а Брик расхлёбывает последствия. Вместе будем управлять, не отвертитесь.

Брик широким шагами пошёл по периметру помещения.

— Начиная отсюда, поставим ряды стульев. Остальные — вдоль стен. Для танцев — вот этот пятачок. Танцы вообще не поощряются. Да если грамотно дело поставить, то никаких танцев и не будет. Сейчас под рок танцевать не умеют.

Он подошёл к барной стойке.

— В баре — только пиво. Никаких крепких напитков. Для нас, конечно, все будет, но без афиширования. Что же всё-таки с наркотой делать? С наркотой вот сталкиваться всерьёз не приходилось, — Брик остановился и задумчиво посмотрел на Шажкова, — надо посоветоваться с Бамбино. Точно, Валя, с Бамбино сейчас посоветуюсь, — Брик достал мобильный телефон и отошёл в сторону.

Шажков не знал, кто такой Бамбино. Его вообще больше интересовал музыкальный аспект, нежели организационный. После завершения первой части прогона Валентин не без некоторого смущения спросил Фелинского о своей новой песне.

— Ничего такая штучка, — секунду помедлив, произнес Фелинский (глаз при этом не прятал, и Шажков облегчённо вздохнул), — не совсем в твоём стиле, но ничего. Чьи стихи?

— Текст одной моей подруги.

— Ну, во-первых, это стихи, а не текст, на музыку гладко он не лёг. А во-вторых… Очень всё это сентиментально. Мило, но не модно.

— Не одобряешь?

— Почему, одобряю. Я сам стал сентиментальный. Стареем.

— У меня с этой подругой, кажется, серьёзно получается.

— Наконец-то. Поздравляю.

— Рано ещё.

— Давай-давай… Скачи-скачи. Жеребята набирают силу…

— Софье только не говори.

— А ты эту подругу…

— Лену…

— Ты её не пригласил на концерт?

— Нет. На концерте будет Софья. Это Софьин концерт.

— Прощальный? — усмехнулся Борис.

— Не знаю. Не хочу пока так думать, — произнёс Валентин.

Фелинский сам уже давно был женат и имел двоих детишек. Шажков любил его в качестве семьянина и ценил в нём редкое сочетание семейной ответственности и нерастраченных творческих потенций. Словом, в этом отношении Фелинский был для Валентина положительным примером, можно сказать, даже «маяком». Однако в собственном творчестве Борис всё более углублялся в публицистику, отходя от музыки. Он публиковался и участвовал в общественных дискуссиях на радио. У него появился круг общения, в котором Шажков был лишним, и это постепенно отдаляло друзей. Опусы Фелинского можно было отнести к жанру политической сатиры модного либерального толка, в которых довольно зло высмеивались современные политические нравы, и особенно доставалось «народу» за неразборчивость, леность и отсутствие вкуса к свободе. Шажков сначала с симпатией относился к этому жанру, расцветшему в 90-е годы, но постепенно остыл и стал всё чаще испытывать раздражение из-за нечувствительности авторов к духовным переживаниям и социальным сдвигам, которые Валентин воспринимал как близкие ему и плодотворные, а также уверенности критиков «народа» в отсутствии цивилизационной ценности целых пластов и традиций жизни, истории и культуры, российской вообще и русской в частности. «Право же, — думал в связи с этим Валентин, — избыток Чаадаевых убивает веру в лучшее и подавляет созидательные потенции даже у неисправимых оптимистов».