Книга Седьмая - Оксана Гринберга
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И жить. И получать в ответ любовь и радость чад и домочадцев, теплые слова и поддержку друзей, неугасимые веру и надежду.
— Я же говорила, что все будет хорошо — кричит Евдокия, убегая во двор, где за воротами торчат чьи-то уши.
(сборник)
Однажды у меня появилась собачка Дуся. Её принесли мне в пакетике от колготок — полуживую от голода, блох и никому-не-нужности. Дусин ангел-хранитель покинул дитя на автобусной остановке. И Дуся легла под лавочку — умирать.
Не случилось. Щенка заприметила моя знакомая — особа жалостливая, но брезгливая. Она закатила Дусю палочкой в пластиковый пакетик, и отнесла мне — человеку ещё более жалостливому, и напрочь лишённому брезгливости, когда дело касается живых существ.
Изначально Дуся состояла из ушей и тощей задницы, соединенных между собой узловатой веточкой позвоночника. Держалась вся эта хлипкая конструкция на тоненьких рахитичных ножках. По пыльной Дусиной шубке мышиного цвета, тревожно сновали голодные блохи, поскольку Дуся как источник блошиного питания себя исчерпала.
Нужно было срочно что-то делать с этим прискорбным фактом в виде безучастнпипетки, влила это дело в Дусю. Отчего та сразу же уснула.
Потом я побрызгала спящую Дусю спреем от блох, и эти сволочи тут же резво заскакали по моим голым ногам. Пришлось побрызгать и ноги. Потом — пришедших посмотреть, что здесь происходит, котов. Потом — всунувшего в приоткрытую дверь башку пса Бусермана. Потом — диван. Потом — ковер. Потом спрей закончился. А ещё потом — проснулась Дуся. И её всей толпой повели о лежащей тушки. В первую очередь — накормить. Я взбила пару перепелиных яиц с тёплым молоком и, с помощью купаться.
Через день Дуся поняла, где в этом доме живёт еда, и прочно поселилась на кухне. А ещё через неделю в Дусиной конституции произошли заметные изменения. К имеющимся ранее деталям экстерьера добавились большое круглое пузо и маленький, но чрезвычайно энергичный хвостик. Который раньше был зажат меж чресел, а теперь вольно развевался за Дусей, сопровождая её повсюду.
Ещё в Дусиной жизни произошло очень важное событие — Дуся стала Дусей. У неё появилось имя собственное. Чему Дуся была несказанно рада. И заслышав своё имя, широко улыбалась, демонстрируя ряд мелких, но острых, как у акулы, зубов.
Сегодня, когда я переступаю порог моего дома, навстречу мне, звонко смеясь, катится Дуся. Я наклоняюсь, протягиваю руки, Дуся с разбегу прыгает в мои объятия, и самозабвенно целует меня в глаза, в нос, в губы, щекотно дышит мне в ухо. Я прижимаю к себе горячее Дусино тельце, и чувствую как зависть тихонечко покусывает моё сердце. Хочется, чтобы меня тоже нашли и полюбили. Чтобы я могла целовать дорогое лицо и впитывать чутким ухом нежное — ты моя дусенька!
К нам во двор совершенно непонятным образом просочилась соседская утка. Мы с Дусей вышли утром на крыльцо, а она ходит по саду — вразвалку, не спеша, по-свойски. Евдокия обомлела от такой наглости. Ненадолго, надо сказать, обомлела.
«Йохху!!!» — взвился в небо боевой клич, земля задрожала, Дусины пятки, опережая хозяйку, помчались призывать к ответу нарушительницу частных границ. Утка, узрев несущееся на нее чудовище, — с развевающимися ушами, выпученными глазами и языком наперевес — с перепугу вспомнила, что она птица, и взлетела. Это было красиво: сверху, над садом, летела утка; снизу, задрав голову, летела Евдокия; вслед за ними, роняя тапки, летела я. Долетев до забора, летчики воссоединились в живописную группу, поскольку утка, не сумев преодолеть двухметровую высоту, резко ушла в пике. На земле ее встретила Дуся, тут и мы с тапками подоспели. Кряканье, лай, крики «фу!», «брось немедленно!», сопение, кряхтение, хаотичные взмахи крыльев, лап, рук и ног…
Наконец утка ввернулась из-под Дуси, и молча пошла по саду в обратную сторону, потому что лететь, бежать или подавать звуковые сигналы у нее уже не было сил. Вслед за ней молча шла Евдокия, сдерживаемая моими грозными «фу». Завершала процессию я, фукая и волоча спадающие тапки.
Так мы молча бродили по саду довольно долго, пока утка, наконец, не зашла в тупик, уткнувшись носом в ограждение, а со стороны хвоста, подпершись Дусей и мною. Я взяла ее на руки. Небольшая — она оказалась неожиданно тяжелой, с жесткими перьями, с сильными и твердыми лапами. Измученная приключением, она собралась было задремать, но я сказала — нечего тут — и пересадила ее через забор. Очутившись на воле, утка проснулась и довольно бодро поковыляла вдоль улицы.
— Как думаешь — мечтательно глядя ей вслед, спросила Дуся — утки вкусные?
— Если запечь в духовке, с яблоками — очень вкусно — сглотнула я слюну. И тут же, опомнившись, возмутилась:
— Как ты можешь, Евдокия? Она ведь живая и не хочет, чтобы ее в духовку совали. А вот если бы в тебя напихали яблок?
— Ну, кто же станет пихать яблоки в собак? — снисходительно посмотрела на меня Дуся. — В собак надо пихать котлеты, сосиски всякие, косточки…
Евдокия оседлала любимую тему.
— … мороженое нужно пихать в собак, печенье… Слушай, а что у нас сегодня на обед?
— Суп — сказала я злорадно.
— С? — с надеждой спросила Дуся.
— С перловкой.
— И — с? — продолжала надеяться Евдокия.
— И с картошкой — продолжала злорадствовать я.
— И всё? — скисла оптимистка.
— И с говяжьей косточкой — сжалилась я.
— Так что стоим? Кого ждем? — взбодрилась Дуся.
И мы пошли в дом. Впереди я — в грязных тапках и с утиным пером в волосах. За мной Евдокия, философствуя на ходу:
— А если эта утка к нам еще раз придет, я ее трогать не стану, я сразу тебя позову. Потому что она ведь живая, опять же — яблок у нас нет…
Мы позавтракали, и я стала собираться в магазин. Это целый ритуал: надо вдумчиво составить список, положить его в кошелек, достать деньги из тайного места в книжном шкафу, положить рядом со списком, потеплее одеться, перед уходом подкинуть дров в печь, надеть варежки, взять ключи от калитки и — можно выходить.
