Книга Честь, слава, империя. Труды, артикулы, переписка, мемуары - Петр I

До сих пор все посольство, казалось, очень довольно приемом, и, действительно, оно не имело никаких оснований к жалобам; но когда под конец пришло время расплачиваться, то стало заметно некоторое недовольство. Это принудило меня приказать пересмотреть и сократить несколько чрезмерные счеты их хозяев, при чем все было доведено, согласно справедливости, до наименьшей по возможности цифры.

Дабы ваше величество могли видеть, как неосновательны их жалобы, будто для них цены были увеличены более чем вдвое против нормальных и будто за перевоз через Двину у них исторгли 80 дукатов, посылаю при сем под лит. L подробный расчет, доставленный мне, по моему требованию, городским магистратом: здесь помещен список личного состава посольской свиты, весьма многочисленной, затем подробные сведения о том, что было уплачено каждому из домохозяев за квартиру, дрова, освещение и т. п. Уплачено это было не по требованию домохозяев, но по доброй воле и по усмотрению посланников.

Я, впрочем, могу по совести засвидетельствовать и клянусь моей душою, что я искал и прилагал всевозможные средства, чтобы они остались довольны и всячески старался выказать им предупредительность, хотя они теперь все объясняют наоборот. Не моя вина, однако, что в то время была страшная дороговизна и недород на все сельские произведения: это явление было всеобщее в этой местности, и сам я не менее других от этого пострадал.

Они жалуются также на то, что будто бы им не оказали почета при отъезде предоставлением яхт и роскошноубранных лодок для переправы через Двину; я могу, однако, сказать, что хотя подобных яхт и лодок здесь не имеется, я тем не менее распорядился таким образом, что главные лица посольства были перевезены на красивой яхте, обитой красным сукном и украшенной королевским штандартом, а остальные в двух других яхтах и в лодках, числом свыше 30, какие здесь в употреблении, и все это приготовлено было нарочно для них.

Сверх того, во время переправы через реку их почтили 32 пушечными выстрелами.

Таким образом, их обвинения противоречат истине. Независимо от этого, на том берегу Двины, до самой Курляндской границы, в их распоряжение было предоставлено две кареты магистрата. Вследствие сильного ледохода на реке, а также вследствие громадного количества принадлежавшего посольству багажа, невозможно было найти столько барок, сколько нужно для перевозки большого числа карет и лошадей.

Не следует также приписывать мне то, что некоторые из посольской свиты, по возвращении из Курляндии, при продаже лошадей своих, не могли продать их дороже 10 коп. за лошадь.

Это до меня вовсе не касается, да, сверх того, я ничего об этом и не знал. Еще менее известно мне было что-либо касательно их гонца Якова Скоровцова, посланного из Курляндии: я его никогда не видал и ничего о нем не слыхал. Прилагаемые при сем свидетельства под лит. R. N. О. Р., выданные содержателем постоялого двора, где обыкновенно останавливаются московиты, Мерманом, и двумя купцами, Гинцом и Офткиным (на имена коих обыкновенно адресуются все письма для московитов), интендантом Ярмерштедтом и префектом Гердгренсом, могут служить достаточным доказательством, что такого гонца здесь никогда не было.

Прибытие его сюда – чистая выдумка. Что же касается подозрения, которое я будто бы возымел против некоего Сурового, которого так часто посылали к московитским посланникам, – дело это мне совершенно неизвестно и лишено всякого основания. Я никогда ничего не слыхал об этом, еще менее видал или знал Сурового.

Вашему величеству благоугодно будет усмотреть из всего вышеизложенного, до какой степени я невинен во всех обвинениях, на меня возводимых. Вот почему я всенижайше умоляю ваше величество оказать мне милость, приняв меня под свое могущественное покровительство, тем более что я могу уверить, что никогда бы не позволил себе оказать неуважение столь могущественному Государю, как Его Царское Величество, если бы присутствие его здесь было мне известно.

Правда, я был бдителен и ревнив в охране пограничной крепости короля, моего повелителя; но в этом отношении я скорее считал бы себя вправе ожидать похвалы, чем порицания со стороны Его Царского Величества, как великого победоносца.

Вот что я мог, государь, наскоро привести в свою защиту. Но если бы я когда-либо мог вообразить и предусмотреть, что я буду обвинен в подобных поступках, я, конечно, принял бы другие предосторожности для своей защиты. Совесть моя, однако, свидетельствует, что этому посольству было оказано более предупредительности, чем сколько было необходимо, а также оказано гораздо более почета, чем всем прежде проезжавшим через этот город.

Надеюсь, что ваше величество соблаговолит принять с своею обычною благосклонностию оправдание того, кто есть и будет всю жизнь, государь, вашего величества всенижайший, всепокорный и всепреданнейший слуга и подданный

Е. Дальберг

Рига, 8 марта 1700 г.

Именной указ «О ношении всякого чина людям немецкого платья и обуви, и об употреблении в верховой езде немецких седел»

Декабрь 1701 г.

Боярам и окольничим и думным и ближним людям, и стольникам и стряпчим, и дворянам московским и дьякам и жильцам, и городовым дворянам и детям боярским, и гостям и приказным людям, и драгунам и солдатам и стрельцам и черных слобод и всяких чинов людям московским и городовым жителям, и которые помещиковы и вотчинниковы крестьяне, приезжая, живут на Москве для промыслов, кроме духовного чину, священников и дьяконов и церковных причетников, и пашенных крестьян, носить платье немецкое верхние саксонские и французские, а исподнее, камзолы и штаны и сапоги и башмаки и шапки немецкие, и ездить на немецких седлах; а женскому полу всех чинов, также и попадьям и дьяконицам и церковных причетников и драгунским и солдатским и стрелецким женам их и детям носить платье и шапки и кунтыши[60], а исподние бостроги[61] и юбки и башмаки немецкие ж, а русского (платья) и черкесских кафтанов и тулупов и азямов[62] и штанов и сапогов и башмаков и шапок отнюдь никому не носить, и на русских седлах не ездить, и мастеровым людям не делать и в рядах не торговать.

А буде кто, с сего Его Великого Государя указу, станут носить платье, штаны и сапоги и башмаки и шапки русские и черкесские кафтаны и азямы и тулупы, также и на русских седлах ездить: и с тех людей в воротах целовальникам имать пошлину: с пеших – по 13 алтын по 2 деньги[63], с конных, по 2 рубли с человека; также и мастеровые люди платье и сапоги и башмаки и шапки и седла русские станут делать и в рядах торговать: и тем людям, за ослушание их, учинено будет жестокое наказание.