Книга Без ума от шторма, или Как мой суровый, дикий и восхитительно непредсказуемый отец учил меня жизни - Норман Оллестад

пахло.

– Что это за запах? – поинтересовался я.

– Ну, последние дни мы с тобой изрядно потели, – ответил он.

– От тебя пахнет как от той женщины, – сказал я.

– Когда ты пошел спать, мы с ней немного потанцевали, – сообщил отец. – Видимо, я пахну ее духами.

– А где был муж?

– Он тоже танцевал.

«Ну да, конечно», – подумал я.

* * *

Наутро мы сошли на берег в Масатлане, где вместо полыни змеились густые заросли. Холмы были покрыты темно-зеленой растительностью, источавшей запах влажной земли. «Вот это настоящая Мексика», – подумал я.

Мы поехали по трассе на юг и остановились у первого же серф-спота. На пляже светловолосый серфер, явно американец, натирал воском свою доску.

– Посторожи машину, – бросил мне отец, подбежал к парню и заговорил с ним.

Вернулся он, сияя.

– Этот парень говорит, сегодня ожидаются отличные волны от прибрежного урагана. Давай через пару часиков остановимся и покатаемся на досках. Что скажешь?

– А волны будут большие?

– Все может быть… Но мы все-таки покатаемся на пойнт-брейках. Просто держись маленьких волн.

На том споте с пойнт-брейками, где мы катались в прошлый раз, вообще не было маленьких волн. Я напомнил об этом отцу.

– Это было исключение, – сказал он и сел за руль.

Теперь дорога удалялась от моря, и я не мог дождаться, когда же она снова завернет к берегу. Я сполз на краешек сиденья и напряженно высматривал большие волны – не хотелось, чтобы это зрелище застало меня врасплох. Отец насвистывал песенку, которую недавно играл на гитаре. Он пояснил, что это Мерл Хаггард[23]. Потом запел во весь голос и лихо задвигал плечами. Все это настолько не вязалось с грустными словами песни, что мне показалось, будто он пытается замаскировать свою печаль. А может, с ним все было в порядке… Я не мог разгадать его, отец всегда был погружен в свой мир. Меня очень раздражало, что я не могу расшифровать папины чувства, что у меня нет специального считывающего приборчика. Не умея выразить свое одиночество, я чувствовал себя неловко, поэтому просто сидел и ковырял болячку на локте.

* * *

Отец резко затормозил и, пытаясь удержать меня от падения, содрал кусочек винила с пассажирской дверцы. Рядом с заграждением из мешков с песком и штакетины стоял подросток в военной форме, которая была ему велика на несколько размеров. Он размахивал белым флажком.

– Вот черт! – выругался отец.

– Что такое?

– Да ничего… Все нормально. Это federales[24].

Отец осторожно подвел грузовичок к штакетине, расположенной на уровне капота. Мне не понравилось, что он подъехал так близко. Из самодельной хижины из пальмовых ветвей вышли еще трое парней в форме. Через плечо у каждого висела винтовка; стволы были направлены вперед и покачивались при ходьбе.

– Hola! – сказал отец. – Que pasa?[25]

Подросток с флагом отступил в сторону. Теперь главным был парень в кепке с козырьком. Глазки у него были маленькие и опухшие, как у Ника по утрам в субботу. Он ничего не ответил отцу. Еще два солдата с винтовками обошли вокруг грузовика и уставились на меня. «Интересно, – подумал я, – с чего это вдруг подросткам разрешают носить оружие?»

Я украдкой выглядывал из-за папиного плеча. Главный опустил ладонь на ствол и лениво направил его на голову отца.

– Pasaporte[26], – потребовал он.

Отец потянулся к бардачку, и парень, стоявший с моей стороны, вскинул винтовку. Ствол оказался в нескольких сантиметрах от моего лица. Отец что-то сказал главному по-испански и показал на бардачок. Ствол пополз вниз, и я описался. Я задерживал дыхание, чтобы не расплакаться, и моча стекала у меня по ноге.

Главный спросил про стиральную машинку. Отец показал ему чек из «Сирса». Кажется, они о чем-то заспорили.

Солдат взялся за ручку дверцы, и я ахнул от ужаса. Подростки заржали надо мной. Он открыл дверцу со стороны водителя, заглянул за сиденье и что-то крикнул парню, который стоял около меня. Тот открыл мою дверцу и начал рыться в бардачке, разбрасывая бумаги по полу и по дороге. Один из них схватил отцовскую гитару. Парень с флагом послал мне воздушный поцелуй. Отец накрыл мою ладонь своей. Я смотрел вниз, на черный коврик и на бумаги.

Потом солдаты вытащили у него из карманов все деньги, кто-то из них швырнул гитару в кузов. Отец издал утробный звук. Главный что-то крикнул парню с флагом, и тот оттащил штакетину. Она соскользнула с мешков с песком, и отец изо всех сил

нажал на газ. Вслед нам понеслись свистки и улюлюканье.

Отец молчал, изо всех сил сжимая руль. Я заговорил, и он вздрогнул.

– Что? – резко спросил он.

– Да нет, ничего, – ответил я.

Минут через десять отец съехал на обочину, остановился и велел мне переодеть шорты – оказывается, он все заметил. Он поправил брезент и осмотрел гитару. Лицо его было злым. Между бровями пролегла глубокая вертикальная морщина, похожая на шрам.

– Это были все наши деньги?

– Почти, – ответил он и выгреб из резонаторного отверстия гитары свой давешний выигрыш в покер.

– Ха! – воскликнул я.

– Ты отлично держался, – сказал отец.

Он поцеловал меня в щеку.

– Я люблю тебя.

– И я тебя, – ответил я.

* * *

Вечером того же дня нам встретился еще один контрольный пункт. На этот раз я увидел только одного подростка, тоже в форме. Высокого роста, очень смуглый и прыщавый, он что-то клал на мешки с песком, и его длинный хребет изогнулся крючком, как ручка трости. Неуклюже переставляя свои длинные ноги, он подошел к грузовичку и медленно произнес что-то по-испански. Затем указал на стиральную машинку. Отец чертыхнулся и снова вытащил чек из бардачка. Парень отреагировал мгновенно:

– Налог! – сказал он на чистейшем английском.

Отец махнул рукой в направлении, откуда мы приехали и, судя по всему, объяснил, что мы уже уплатили сполна. На лице подростка появился испуг. Он вытянул шею и вгляделся в джунгли за обочиной. Там на складном стульчике восседал пожилой мужчина в форме, с журналом в руках и зубочисткой во рту. Парнишка свистнул, тот оторвался от журнала и передернул плечами, недовольный, что его потревожили. Парень замахал рукой, призывая его подойти.