Книга Человек, лишённый малой родины - Виктор Неволин

Но снова вернусь к нашей школьной жизни. В школе проходило наше детство, здесь мы получали знания, дружили, занимались спортом, работали в кружках, отдыхали. У нас были замечательные учителя, вместе с нами прошедшие весь ужас нечеловеческого отношения к своим гражданам общества, государства, чьей собственностью мы являлись. Лишь гораздо позже в наши школы стали приходить молодые вольные люди.

В школе я прошёл через детские коммунистические организации октябрят и пионеров. Помню, как я радовался цветному значку октябрёнка с портретом маленького Ленина в красивой металлической оправе. И носить этот значок было почётно, как и красный галстук пионерам.

После окончания четырёх классов я перешёл в Ключевскую семилетнюю (неполную среднюю) школу. Окончил и её. Учился я хорошо, был ударником, но не стремился стать отличником. Да в отличники никого в школе и не загоняли.

Второй участок стал центром общественной жизни ссыльных. Здесь работала неполная средняя школа, была участковая больница, клуб, радиостанция и ветлечебница. В посёлке сложилась своя интеллигенция. Сначала только из ссыльных, а потом стали приезжать молодые специалисты из техникумов и училищ. Появились землеустроители. Начали строить плотины на речушке Вознесенке. Построили паровую мельницу.

В школе работали кружки, проводились спортивные соревнования. В клубе ставили спектакли из революционного репертуара: «Любовь Яровая», «Сторожев» (по материалам Тамбовского кулацкого восстания), «Разлом» и другие. После смерти В. И. Ленина в школе создали ленинский мавзолей в миниатюре и там клялись свято хранить его идеи. В общем, всё было так, как будто мы тоже жили свободной жизнью, а не были сосланными сюда против нашей воли «инакомыслящими» голодранцами.

Директором школы был Юдзенич, кажется, по национальности немец, очень требовательный, жёсткий человек. Он вёл у нас литературу, а его жена – русский язык. Все в школе боялись директора, и всегда был порядок. При школе был интернат, где шесть дней в неделю жили ребятишки с других участков. Жили они очень-очень бедно. Из дому им принести было нечего, а здесь кормили горячим только один раз в день. Интернатовские сообща что-нибудь варили на железной печке и в субботу убегали домой, чтобы там по возможности наесться на целую неделю. Постелей в интернате не было, кроме соломенных матрацев на деревянных топчанах. Но там было всегда весело, и я часто проводил в интернате свободное время. У меня было много друзей.

Нас, ребятишек из числа ссыльных, родители рано приучили к труду. Зимой этот труд не был обременительным. Мы убирали снег, возили воду, дрова, чистили стайки, где жили домашние животные. А вот лето было самым трудовым. С весны мы, трое братьев Неволиных: Митя, Вася и я, заготавливали в лесу дрова. Митя валил деревья и колол чурки, а мы с Васей пилили и складывали дрова в поленницу для сушки и учёта. За это родители давали нам деньги «на конфеты», а так как все мы курили, то деньги шли на табак. Потом начинался огород – копка, прополка, поливка, затем сенокос. Каждый из нас владел литовкой и умел косить, грести и делать волокуши.

Но половиной наших летних занятий была работа в артели. Нас заставляли боронить, а более взрослые ребята и сами ходили за плугом. Много времени уходило на прополку посевов от сорняков, особенно осота, который заполонял поля ржи и овса. В жатву все школьники собирали колоски.

И так лето пробегало быстро – без всяких пионерских лагерей, которыми пользовались вольные школьники. В жаркую погоду нас было невозможно удержать от купания. Речушка Вознесенка была маленькая, поэтому мы бегали за полтора километра на плотину (мужики собирались построить там маленькую электростанцию, но война помешала).

С наступлением весны по насту мы каждое утро убегали в лес ловить силками бурундуков. Сами делали приманки и ловили помногу. Шкурки сдавали в «Союзпушнину», где работал мой отец, – по шестнадцать копеек за штуку. На них что-то уже можно было купить. А осенью делали ловушки для ловли тетеревов на скошенных хлебных полях. Когда выпадал снег, ставили петли на зайцев. Их много развелось с появлением посевных площадей. Охотой с ружьями не занимались – ссыльным ружья иметь запрещалось.

Несмотря на некоторые послабления в жизни спецпереселенцев, общая их численность неуклонно сокращалась. Все любыми способами пытались покинуть ненавистные места. Кто по старости, кто через побеги. А кто-то получал тюремные сроки и не возвращался обратно после освобождения. Молодые люди выходили на волю через браки с вольными женщинами. Некоторые добивались свободы, чрезмерно усердствуя перед начальством или за доносы и стукачество. Правда, большинство этих людей, оказавшись на воле, вскоре попадали в тюрьму как политические заключённые.

Для нас, ребятишек, самым легальным и желанным путём выхода из ссылки была школа. Надо было только окончить школу, поступить в техникум или училище и уехать в ближайший из городов – Томск. После учёбы в Томске, получив паспорта, никто не возвращался домой.

Седьмой класс я окончил в 1940 году. Окончание мы отметили в километре от посёлка на поляне, украв из дома какое-то железное ведро, картошку и хлеб. Стащили ночью прямо с насеста двух куриц и устроили коллективный ужин. Конечно, без спиртного.

В ссылке мы, дети, рано становились взрослыми. Всюду перед нами были преграды, которые приходилось преодолевать разными путями, самостоятельно принимая решения. Нас, как и родителей, угнетали не только нищета, но и наше положение на уровне лагерников, лишённых элементарных свобод, общения с миром. Вольное население нас называло лишенцами, ссыльными, сибулонцами, а когда хотели оскорбить, то «кулачной мордой». Гражданами мы не были, а вот обращаться мы должны были только «гражданин комендант», «гражданин начальник». И больше всего угнетала беспросветность нашего существования, поскольку статус ссыльного не был определён сроками: наказание было бессрочным.

Конечно, каждому из нас хотелось кардинально или хотя бы в какой-то мере изменить свою судьбу. Расскажу об одной из моих детских попыток вырваться из заколдованного круга. Мы тогда жили на Первом участке. Мне было одиннадцать лет, и я дружил со своим ровесником Ваней Макаровым, мать у которого умерла, а отца посадили в тюрьму. Ваня жил на попечении дедушки, работавшего сторожем пекарни, и старенькой бабушки. Жили они много хуже нас. У моего друга имелись единственные штанишки – и те в таких заплатах, так что нельзя было понять, какой лоскут первичный, а какой появился позже. Мальчишеское тело через все эти латки уже начинало просвечиваться.

Ваня часто поговаривал, что так жить, как они живут, дальше невозможно. И он собирался бежать отсюда к родной тёте куда-то за Минусинск. И я в то время сильно соскучился по своей бабоньке, которая проживала у дочери в Ачинске. Я ей часто писал письма.

Договорились бежать в конце июля. Разработали план побега: до Ачинска вместе, а дальше всяк по себе. Свой «хитрый план» держали в глубокой тайне. Запаслись на несколько дней хлебом, солью и спичками. Ночью я украл у отца из кармана несколько рублей, и рано утром мы двинулись в путь. Оба написали своим записки с таким расчётом, чтобы их смогли прочесть только в конце дня, когда хватятся, почему мы не пришли ночевать. Написали откровенно, с кем бежим и куда.