Книга Судьба короля Эдуарда - Эмиль Людвиг

II

Эта парадоксальная ситуация удерживается в равновесии двумя силами — с одной стороны, личной способностью короля влиять на политиков и, с другой, диктатом общества. Чтобы иметь возможность сохранять чувство собственного достоинства и сберечь свои права как личности, король стремится приобрести влияние, и он может этого добиться. Навязывая королю свою волю, общество пытается всеми средствами им руководить, используя для этого премьер-министра, который более или менее зависит от общества. В периоды смут обществу не удается добиться чего-либо серьезного, если король обладает сильной личностью; поэтому оно больше всего заинтересовано в том, чтобы не допустить такого короля на трон.

И часто это удается сделать, ибо в Англии монархия нисколько не защищена. Она удивительным образом пережила многочисленные кризисы, и минуло более трехсот лет с тех пор, как ее единственный раз заменила республика[45]. Однако памятник Кромвелю находится в апсиде Вестминстерского аббатства, правда в самой глубине, но менее чем в ста метрах от трона, где венчают на царство королей.

В наше время королевский дом популярен, и с трудом можно понять, почему в первые дни после кончины в 1830 году короля Георга IV, то есть тогда, когда люди особенно сдержанны в выражениях, «Таймс» писала: «Никогда ни об одном человеке его ближние не сожалели меньше, чем о покойном короле… Если у короля Георга IV когда-нибудь и был друг — верный друг, не зависимый от занимаемого им положения, — то мы заявляем, что имя этого мужчины или этой женщины нам осталось неведомо… Больше нам нечего сказать по поводу смерти короля Георга IV; единственное, что нам остается сделать, — оплатить его похороны, ведь мы должны их оплачивать. Это входит в расходы на королевскую должность». Reform-Bill[46], произошедшая спустя два года, преследовала цель начать переворот, который привел бы к разрушению монархии и церкви.

Литература и кинематограф сделали королеву Викторию легендарной фигурой, и теперь в документах, относящихся к разным периодам ее правления, мы с удивлением обнаруживаем резкую критику в адрес ее политики и выпады, направленные лично против нее. Альберта, мужа Виктории, публично оскорбляли, обвиняя в симпатии к Германии, в основном из-за Крымской войны. В нем видели иностранца, который тайно управляет страной и имеет копию ключа от dispatch box[47] королевы. Так как королева и Альберт поддерживали отношения с российским царским домом и Наполеоном III, весь Лондон с восторгом относился к Гарибальди и Кошуту, этим героям свободы, которых ненавидели монархи.

Свержение французского императора активизировало в Англии все радикальные силы. 19 сентября 1870 года толпа, напялив фригийские колпаки, вопила: «Да здравствует английская республика!». В то время газеты писали о королеве как о какой-то «наседке», которая, чтобы обеспечить своих детей, а их было девять, появляется в парламенте лишь затем, чтоб «без конца трясти ящиком для сбора пожертвований, словно нищенка выпрашивая подаяние для королевской семьи». Суинберн писал республиканские оды, а Спенсер, самый влиятельный философ, когда его попросили поделиться мнением о королевском доме, ответил: «Меня нисколько не интересуют преступные классы». В 1873 году в Англии уже существовали пятьдесят республиканских клубов. Очень влиятельные голоса (среди них, например, был и голос Чемберлена, отца Невилла Чемберлена) заявляли: «Теперь республика неизбежна даже при жизни нашего поколения: Англия сейчас представляет собой аристократическую республику с демократическим правительственным аппаратом и наследственным церемониймейстером. У последнего члена парламента больше законодательной власти, чем у короны». Сына Виктории Эдуарда, принца Уэльского, ненавидели так сильно, что пресса писала: «Ему не следует позорить страну, став в будущем королем». Когда после смерти мужа королева Виктория на несколько лет удалилась от дел и жила в уединении, все открыто обсуждали вопрос, почему же англичане оплачивают ее скорбь. Потребовалась внезапная болезнь принца Уэльского, чтобы пробудить в гражданах Британии жалость к несчастной матери, но радикалы и тут не желали проявлять лояльность, ядовито замечая о «великой эпидемии верноподданнического тифа».

Человеком, который спас монархическую идею в Англии и переломил ситуацию в пользу Виктории, был Дизраэли: он создал славу королевы Виктории, и в годы, решающие для судьбы монархии, победил Гладстона — а тот был вполне способен учредить республику. Созидание Империи и особенно романтический титул императрицы Индии, присвоенный себе Викторией вопреки воле премьер-министра, переход от мирной свободной торговли к империализму, мысль привести рабочих и их хозяев к признанию Империи, организовав поставки дешевого сырья из колоний, — все это изменило настрой страны и вновь укрепило связи между народом и короной. И этот человек, который на семьдесят лет (от своего времени вплоть до нашего) упрочил положение неустойчивого королевского дома Англии, превратив его в связующее звено между многими и многими странами, этот человек не был англичанином, он, согласно принятой сегодня терминологии, являлся «иностранцем по происхождению».

С тех пор общество снова стало проявлять интерес к поддержанию короны, при этом ревниво следя за тем, чтобы ее обладатель не слишком окреп. Республика с большей вероятностью и к тому же очень скоро привела бы к власти «четвертое сословие»; однако сильная личность на престоле смогла бы понять знамения времени и повернуться лицом к большинству, не примыкая к олигархии, которая, действительно, очень долго господствовала в Англии.

III

Эта олигархия именует себя society[48], словом, которое невозможно ни перевести, ни даже определить. Это не придворное общество, ибо в него допускаются представители всех партий. Это и не аристократическое общество, ибо в него может входить буржуазия. Это и не общество духовенства, составленное по религиозному принципу, ибо в него имеют доступ католики и евреи, считающиеся полезными исключениями. Это уже не общество крупных землевладельцев, ибо с тех пор как промышленность играет в стране решающую роль, в него может входить деловой человек, даже если он не владеет землей. Это не общество богачей, ибо в нем время от времени особенно лелеют какого-нибудь вновь «открытого» бедняка.

Общество внешне ведет себя так, будто оно учитывает только «нравственный облик» своих членов, и, действительно, если кто-либо дискредитировал себя в глазах окружающих как джентльмен, к нему проявляли строгость и изгоняли. В действительности же вес и положение в обществе скорее зависят от манер, нежели от характера поведения. Разве можно упрекать кого-нибудь за недостойные поступки, если они остаются в тайне? Манеры — неписаный кодекс, имеющий, однако, силу закона подобно конституции, они компенсируют отсутствие ума, денег, знатности и скрывают немало безнравственных поступков, делая их словно невидимыми.