Книга Айседора Дункан - Морис Левер

— Молись, но побыстрее.

Айседора вьшрыгнула из постели, выскочила в коридор, рыжая — за ней, угрожая убить ее. Айседора разбудила сторожа:

— Помогите! Она сошла с ума! Хочет меня убить!

На крики прибежал привратник, не без труда они связали сопротивляющуюся фурию и вызвали «Скорую помощь». Рыжая истерически выкрикивала бессвязные фразы, из которых следовало, что у них с Айседорой были интимные отношения и теперь ненасытная американка преследует ее день и ночь…

— Уверяю вас, — говорит она доктору, — под личиной невинности скрывается вампир. Освободите меня от нее.

Ее отвозят в лечебницу.

Вернувшись в комнату, Айседора провела остаток ночи в постели в состоянии полной прострации. В ушах не умолкали крики несчастной, забыть ее горящие ненавистью глаза было невозможно. Вместе с тем она представляла гнев Луа Фуллер, когда та узнает об изоляции своей подруги. Она знала дикий нрав Огненной Дамы, знала, на какое насилие та способна. Под впечатлением этих эмоций Айседора впервые всерьез задумалась над своей жизнью за последние годы. С ужасающей ясностью она увидела, что мечты ее поруганы, надежды не оправдались, любовные дела кончились фарсом. Одиночество обступило ее со всех сторон. Она сидела на постели с широко открытыми глазами, окруженная темнотой и тишиной.

Слезы непроизвольно полились из глаз, и она долго не могла успокоиться. Потом завернулась в простыни, поджала ноги, скрестила руки на груди и тихо уснула.

Наутро первым делом она послала телеграмму матери: «Срочно приезжай Вену. Целую. Дора». На следующий день Мэри Дункан была рядом с дочерью. Без долгих объяснений она отвела ее к венгерскому импресарио Александру Гроссу. Тот видел выступление Айседоры во Дворце искусств.

— Если хотите иметь обеспеченное будущее, приходите. Я заключу с вами ангажемент на турне в Будапешт.

Гросс предложил ей контракт на тридцать выступлений подряд в театре «Урания». Впервые она будет танцевать одна перед настоящей публикой, с репертуаром по своему выбору. Но вдруг ее охватил страх.

— Вы знаете, мои танцы рассчитаны на артистов, интеллигентов, они не для широкой публики.

Гросс решительно развеял эти опасения: нет хуже зрителя, чем артисты. Если она сумела понравиться им, тем более понравится широкой публике, народу: «Именно его вы взволнуете сейчас больше всего».

— Вот увидите, у вас будет грандиозный успех, — сказал он на прощание.

Контракт был подписан, но опасения Айседоры не уменьшились.

Апрель 1902 года. Весна в Будапеште. Город прекрасен в блеске молодой силы и ярких красок. На одном берегу старая часть города, Буда, с ее парками и виноградниками, с цитаделью и королевским замком. На другом берегу — Пешт, нижняя часть города, с великолепными зданиями, отражающимися в реке. Между ними Дунай… Река — вальс. Все как в сказке. Цвета яркие, как на открытках. Даже пароходы, снующие по волнам, непохожи на настоящие. И повсюду — на набережных, вокруг крепости, в парке, на острове Маргариты и на площади Святого Георгия, в воздухе витает запах сирени. А в ресторанах, пивных, в кафе, на каждом углу — цыганские скрипки, их звуки пьянят душу. Это музыка-дурман, полная страсти и ностальгии, от нее хочется умереть, оплакивая потерянные воспоминания.

Гросс не ошибся. Премьера в «Урании» прошла с триумфом. Целый месяц театр был набит битком. Айседора танцует при аншлаге перед неистовствующим залом. Однажды, когда занавес уже опустился, Айседора делает знак дирижеру и импровизирует на тему «Голубой Дунай». Зал обезумел: оглушительные крики «Eljen! Eljen!» (Браво!), на сцену летят головные уборы. Сидя в гримерной, усталая, но счастливая, со слезами радости на глазах, она видит перед собой молодого человека, протягивающего ей визитную карточку: «Оскар Бережи, Королевский национальный театр». Красавец. Все драгоценности мира можно отдать за иссиня-черные кудри, за один взгляд карих, слегка раскосых глаз. Идеальный овал лица, чувственные губы, безукоризненно прямой нос… «Да это Давид, творение Микеланджело!» — думает про себя Айседора. И вот статуя оживает и говорит:

— Ваше лицо подобно цветку. Мне так хочется, чтобы вы пришли посмотреть меня в театре. Я играю роль Ромео. «Кого же еще ему играть!» — думает Айседора.

На следующий день, в сопровождении матери, ни на шаг ее не оставляющей, она сидит в первом ряду Королевского национального театра. Оскар не играет Ромео. Он — сам Ромео, молодой, пылкий, поэтичный. Когда он произносит:

Но что за блеск я вижу на балконе? Там брезжит свет. Джульетта, ты как день![13]

— то отворачивается от партнерши и смотрит в упор на Айседору. А она так очарована его красотой, что ей кажется, будто он говорит не текст пьесы Шекспира, а признается ей в любви. Но любуется она им чуть отстраненно, не желая полностью отдаться своим чувствам. Что-то мешает ей, какая-то преграда отделяет ее от предмета желаний. Это наслаждение напоминает ей детскую радость, с какой когда-то она поглощала мороженое, терпеливо растягивая удовольствие.

После спектакля Оскар провожает мать и дочь в гостиницу «Хунгария». После веселого ужина втроем миссис Дункан удаляется в свою комнату, а молодые люди остаются в салоне. И тут Ромео падает к ногам Айседоры:

— О, Айседора! Свет очей моих! Благодаря вам теперь я знаю, как надо играть Ромео. Вы меня вдохновили. Ваша любовь сделает из меня большого актера, я уверен.

Дальше все происходит словно в головокружительном танце. Время остановилось. Жизнь, театр, любовь слились воедино. Оскар обнимает Айседору, покрывает всю горячими поцелуями, едва не задушив:

Я ваших рук рукой коснулся грубой. Чтоб смыть кощунство, я даю обет: К угоднице спаломничают губы И зацелуют святотатства след.

Как оказалась она обнаженной рядом с его обнаженным телом? Она не помнит. Не знает, почему укусы Ромео для нее слаще ласки и почему у его губ вкус весенних цветов. И нет никакого желания сопротивляться. Наоборот, есть желание полностью отдаться его воле. И это вовсе не бред, а острое просветление ума, какое бывает порой от алкоголя или наркотика. Ей хочется быть покорной ему, и она прижимается грудью к его упругому животу. Думать о наслаждении. И повторять, повторять его. Ничего не упустить. Быть жадной, но нерастерянной. И оставаться собой, как всегда.

Крик. И боль с привкусом освобождения. Острая и сладкая боль, глубокая и легкая. Уходящая внутрь, рассыпающаяся мелкой дрожью. Боль улетает, взмахнув крыльями. Словно что-то живое трепещет в ней и хочет вырвать тело из земного притяжения.

Нет, это были жаворонка клики, Глашатая зари…

Сквозь полуприоткрытые ставни прохладный ветерок овевает сплетенные тела. Начинается самое прекрасное утро в ее жизни. На смену ночи любви приходит заря, бодрящая, как струя родниковой воды.