Книга Враждебный портной - Юрий Козлов

Он аккуратно повесил пиджак и брюки на предусмотрительно установленную возле стола Патылёй рогатую вешалку. За игрой Зиновий Карлович обычно оставался в длинных сатиновых трусах с заправленным под резинку носовым платком и в сетчатой майке, продуваемой вечерним ветерком. Когда окончательно темнело и над столом включалась лампа под жестяным колпаком, вешалка отбрасывала пугающую тень. Диме казалось, что это чугунный Мефистофель спустился с тумбочки посмотреть, как идет игра.

Рядом с вешалкой ставился еще один столик — с закусками. Разрезанные пополам мясного вида мамедкулийские помидоры, огурцы, виноград, обжаренные с чесноком баклажанные полоски, иногда длинные, как полинезийские пироги, куски дыни, обязательные бутерброды с зернистой или паюсной икрой. В Мамедкули по причине близости Каспийского моря черная икра не считалась деликатесом. На столик, как вспоминалось Каргину, всегда ставились рюмки и две бутылки — армянского коньяка и белого сухого вина. В дни, когда у Порфирия Диевича играли в преферанс, Патыля задерживалась, чтобы накрыть стол и приготовить картежникам чай.

«Почему самое время?» — поинтересовался Жорка — огромного роста волосатый армянин, лихо подкатывающий в клубах пыли к дому Порфирия Диевича на открытом американском «виллисе».

«Потому что на нас, — благоговейно поднимал вверх неровный, похожий на корнеплод палец Зиновий Карлович, — смотрит Бог!»

Сколько ни пытался Дима уяснить, чем занимается Жорка, не получалось. «Да так... Работает в артели», — пожимал плечами Порфирий Диевич.

Однажды Жорка опоздал к началу игры, подъехал к их дому не как всегда, со стороны улицы, а с дальней стороны дувала, за которым начинались кукурузные поля и где имелась потайная калитка.

«Что случилось?» — поинтересовался Порфирий Диевич, извлекая из пачки обернутую в тонкую шуршащую бумагу, как невеста в белое платье, новенькую колоду.

«Да опять эти... приехали с обыском! — развел руками Жорка. — Пришлось гнать через поле».

Диме очень нравился «виллис», и он как-то поинтересовался у Жорки, где тот его взял.

«Ленин подарил, — ответил Жорка. — Увидел меня, обрадовался, говорит, бери, Жора, езди».

«Где увидел?» — обиделся на такой ответ Дима. Он перешел в пятый класс, двадцать второго апреля его приняли в пионеры, он точно знал, что Ленин умер в январе 1924 года.

«Где? Да у нас в Мамедкули на базаре, — сказал Жорка. — Приехал посмотреть, как живет народ».

«А обратно? — строго поинтересовался Дима. — Как он уехал обратно, если подарил вам “виллис”?»

«На подводной лодке, — удивленно посмотрел на Диму Жорка. — Ленин всегда уплывает на подводной лодке».

«А если рядом нет моря?» — разозлился Дима.

«Тогда... на воздушном шаре, — не промедлил с ответом Жорка. — Ленин как воздух, он везде...»

«Неужели Богу есть дело до нашего преферанса?» — удивился Жорка.

«Богу до всего есть дело!» — ответил Зиновий Карлович, наливая в рюмку армянский, с горой Арарат в кружочке на желтой этикетке коньяк и придирчиво выбирая закуску. В этот раз он остановился на ломте белоснежной, с желтым скользким верхом дыне и бутерброде с блестящей, как птичий глаз, паюсной икрой. Зиновий Карлович слыл в карточном коллективе гурманом, отличался, несмотря на скромную комплекцию, отменным аппетитом, чему завидовал и над чем посмеивался Порфирий Диевич. Он любил вспоминать, как однажды на охоте Зиновий Карлович съел зараз четырех зажаренных на костре уток. Одну прямо на лету, уточнил Зиновий Карлович, вместе с селезнем и утятами. Его было трудно вывести из себя. Когда карта долго не шла, он, случалось, свесив нос, засыпал за столом. Его со смехом будили. Во сне игра была интереснее, вздыхал он.

«Бог, как и советская власть, живет по своему времени, — объяснил Жорке Зиновий Карлович. — Оно не разделяется на прошлое, настоящее и будущее. Я чувствую, — выпил, поставил рюмку на столик, — его взгляд».

«А я нет», — почесал волосатую грудь Жорка.

«Ты молодой, — сказал Зиновий Карлович, — живешь, как будто смерти нет».

«Живу, как будто только она и есть», — возразил Жорка.

«Это плохо», — покачал головой Зиновий Карлович.

«Но я еще жив, — ответил Жорка, — и это хорошо. Хотя, — добавил после паузы, — я понимаю, что это временно».

«Всех унесут вперед ногами, — успокоил Зиновий Карлович. — Как писал один писатель в двадцатых годах, не помню фамилии, кажется, его потом расстреляли, люди мрут своим чередом: старые от старости и неустройства, молодые — оттого, что свинца накопилось много».

Белые, мучнистые, в синих венах и шишковатых наростах на коленях ноги Зиновия Карловича напоминали сплетенные сучья. А сам он — с вытянутым, как падающая капля, лицом, седым хохолком на голове, мясистым кривым носом — большого попугая. Зиновию Карловичу было в ту пору за шестьдесят. Он был старше Порфирия Диевича, но моложе Пал Семеныча — начальника районного строительного управления, воздушного старичка с пуховой, одуванчиковой головой, прозрачными, как вода, слезящимися глазами, красно-белым, как порубленная редиска, лицом. Преферансисты постоянно иронизировали над патологической честностью Пал Семеныча, жившего в крохотном, хотя мог бы выстроить себе за казенный счет дворец, доме на окраине Мамедкули.

С чего это Богу смотреть на... Зиновия Карловича? — помнится, недоумевал Дима.

Он любил следить за перипетиями игры, быстро освоил азы преферанса, только вот не очень разбирался в «вистах», «бомбах» и расчетах после игры — кто выиграл, а кто проиграл. По лицам и репликам игроков этого было не понять. Только когда из их бумажников, как из воздушных шаров, на стол планировали купюры: красные десятки, радужные четвертные, болотно-­зеленые полтинники, а иногда и хрустящие коричневые, как крепкий осенний лист, сотенные. И на всех был Ленин, подаривший Жорке «виллис», а потом уплывший на подводной лодке или улетевший на воздушном шаре. Глядя на разноцветные купюры, Дима понимал, что зря обижался на Жорку. Ленин воистину был везде.

Преферансисты относились к деньгам легко. Пожалуй, только Пал Семеныча проигрыши огорчали. Но он играл очень осторожно и почти никогда не проигрывал.

И на Пал Семеныча, размышлял, вслушиваясь в ночной ветер и отслеживая дальнейшие действия только что врезавшегося в жестяной колпак лампы жука-носорога, Дима, Богу нечего смотреть. Чего такого интересного, кроме неестественной старорежимной честности, благодаря которой, как полагали преферансисты, он, глубокий пенсионер, столько лет держится на ответственной начальственной должности, не давая пропасть ни одному кирпичу, может Бог увидеть в Пал Семеныче?

Отскочив от лампы, как теннисный шарик от ракетки, рогатый, цвета Ленина на сторублевке жук некоторое время неподвижно лежал на спине под столом, слабо перебирая зубчатыми, как крохотные пилки, лапками. Затем он начал предпринимать безуспешные попытки перевернуться. Дима пришел ему на помощь. Жук немедленно затаился, прижавшись к ножке стола, видимо усомнившись в бескорыстии оказанной помощи. Выждав нужное время, он отполз в сторону, собрался с силами, потряс рогами и, вспенив твердую спину крыльями, бесшумно взлетел, уже в темноте включив глухой рокочущий мотор. Куда он полетел? Неужели, посмотрел в черную, густо утыканную сияющими гвоздями звезд доску неба Дима, жуки ориентируются по звездам?