Книга На службе у бога войны. В прицеле черный крест - Петр Демидов

Объедать раненых было неудобно, и на очередной остановке я направил свои стопы к балтийцам. Они обрадовались моему приходу, пригласили за стол и стали угощать спиртом. Для вида пригубил это отвратительное зелье, но с большой охотой закусил. В ходе застолья слушал, как матросы смачно «травили баланду» о своих подвигах на суше и на море, в свою очередь, я тоже рассказал о бое с немецкими танками. Постепенно наше знакомство стало переходить в панибратство, меня хлопали по плечу и пожимали руки. Один из матросов, еле стоявший на ногах, заплетающимся языком произнес: «Братцы, а лейтенант свой парень, нальем ему еще!»

Трудно было удержаться от такой похвалы, и я снова приложился к спирту. Тот же пьянчужка, наклонившись к своему соседу, заговорщически произнес: «Может, поделимся с артиллерией, добра этого у нас хватит до самой Москвы». Сосед кивнул головой.

Балтийцы поведали мне сокровенную тайну: в конце состава прицеплен товарный вагон. Вагон как вагон, но в нем есть цистерна, в которой перевозили спирт. Она считается пустой, но если на веревке опустить в нее котелок, то можно «нацедить» ведро спирта-сырца. Взяв с меня слово, что я никому «ни-ни», моряки помогли мне добраться до своей теплушки и пожелали спокойной ночи.

Тайну я все же нарушил, о цистерне рассказал своему соседу, лейтенанту-артиллеристу, ехавшему, как и я, в Москву в командировку. Лежа на нарах, мы разработали «стратегический» план операции под кодовым названием «Спирт». Одним словом, решили тоже попытать счастья, стать «виночерпиями». На какой-то станции сняли со щита два противопожарных ведра, выкрашенных в красный цвет, раздобыли веревку. Котелок позаимствовали у солдата-истопника. Едва стемнело, отправились на промысел. Пломбу сорвали моряки-»первооткрыватели», с ней не надо было возиться, дверь легко подалась, и мы юркнули в вагон. На ощупь нашли лестницу, прислоненную к цистерне как раз напротив горловины. Слегка приоткрыв дверь, чтобы не задохнуться от удушливых паров спирта, приступили к делу. Мужественно преодолевая «газовую атаку», я раз за разом черпал котелком настолько ядовитую жидкость, что вскоре у меня закружилась голова и стало подташнивать. Но ведро уже было полнехонько. Наверху меня сменил «подельник». И второе ведро наполнилось до краев.

К счастью, наш состав, скрипнув тормозами, остановился, и мы попрыгали, как зайцы, на землю. Аккуратно, чтобы не расплескать с таким трудом добытую жидкость, мы побрели к себе в вагон. Узнав, какой продукт мы принесли, доблестные лейтенанты и подполковники встретили нас, как национальных героев. Одно ведро поставили на стол — пей сколько хочешь, второе — разлили по флягам и бутылкам, так сказать, для личного пользования.

Офицерский вагон «гудел» целые сутки. Съестные припасы, у кого они были, вытряхивались из вещмешков и шли в «общак». Вот так, вполне благополучно, но с приключениями, я доехал до Москвы. Устроился у сестры Моти, преподнес ей в подарок флягу спирта, которую она на следующий день обменяла на хлеб.

После шумной теплушки и некоторых возлияний спал я в тихой московской коммуналке блаженным сном праведника. Проснувшись, невольно вспомнил своих попутчиков, пир горой. Чего только не сделаешь в борьбе за существование в этом распрекрасном мире. Диалектика!

Сестра напоила меня чаем, почистила и отутюжила обмундирование, и я стал походить на офицера Красной армии. Мы еще долго беседовали, вспоминали маму, о которой я совершенно не имел никакой информации. Мотя сообщила, что мама успела эвакуироваться из Ленинграда на Рязанщину, в Захаровку. Понимал: тяжело ей там. Мы повздыхали еще немного, и я стал собираться в Управление артиллерии Красной армии.

Сестра опасалась, что в этот же день меня направят на фронт, советовала, как только получу назначение, хотя бы на несколько часов забежать к ней. Но она волновалась напрасно. В отделе кадров меня принял «через окошечко» какой-то майор, типичная тыловая крыса. В дополнение ко всему еще и невыносимый бюрократ. Разговаривал со мной свысока, через губу. Взял мои документы, выдал талоны на питание в столовой штаба артиллерии и велел прийти через два дня. Ничего не объяснив, захлопнул окошко перед моим носом. Я понял, что добиваться каких-либо разъяснений в этом учреждении не положено. Но нет худа без добра: у меня впереди двухдневный отпуск, который надо было использовать для выполнения поручений моих бывших начальников.

Выйдя из управления, сначала опустил письма Коробченко в первый попавшийся почтовый ящик, а с еще одним письмом, так сказать, деликатного свойства, отправился с визитом к Саше. Ее адрес был на конверте.

Меня встретила приветливая, миловидная женщина лет двадцати пяти, среднего роста, брюнетка. Я сразу успел подумать: «У Коробченко губа не дура». Узнав, что я с фронта и кем послан, Саша несказанно обрадовалась. Но, прочитав письмо, немного взгрустнула. Затем быстро организовала чай. На стол поставила баночку варенья, положила хлеб и колбасу, принесла бутылку вина, видимо, припасенную для особого случая. Сначала мы оба немного смущались. Я первый раз сидел в интимной обстановке с женщиной. Замечу, с женщиной, а не девушкой, и, честно говоря, не знал, как себя вести. Старался держаться уверенно — все же фронтовик, но почему-то все равно нервничал. Саша вела себя внимательно, была ласкова, и это немного успокаивало.

Освоившись, я приступил к выполнению поручений Коробченко, стал рассказывать о страшных боях на Ленинградском фронте, о каждодневных вражеских обстрелах. У нас, плел я дальше, случается, что снаряды и пули роем летают на позиции, косят бедных солдат и офицеров сотнями. Что уж тут говорить: достается генералам и полковникам. Особенно бывает много жертв после налета вражеской авиации. Укрыться негде, разве что в окопе или в каком-нибудь ровике, в общем — ад кромешный. А полковник ведет себя геройски, едва ли не каждый день ходит в атаку.

Я смотрел на свою собеседницу, чувствуя, что еще не «дожал» ее до конца, поэтому на ходу продолжал сочинять «ужастики» один другого страшней. Я вошел в роль так естественно, врал так вдохновенно, наверно, не хуже шолоховского деда Щукаря, что Саша, добрый и мягкий человек, воспринимала мой «треп» за чистую монету. По ходу рассказа, когда я достиг кульминационного момента при описании ужасов фронта, когда опасность на передовой быть убитым или искалеченным подстерегает тебя на каждом шагу, моя слушательница стала охать и ахать, из глаз ее покатилась слеза.

Мне стало ясно: цель достигнута. Саша вдруг с грустью сообщила:

— А я, знаете, собиралась поехать на фронт, давно не видела полковника. Мы с ним давние друзья. Теперь воздержусь, пока там не улучшится обстановка.

Напугал я ее основательно, можно было считать, что задачу свою выполнил. После таких «страшилок» ей вряд ли захочется покидать тихую Москву, куда вражеские самолеты залетали последнее время довольно редко.

Мое вдохновенное вранье так сблизило нас, вино расслабило обоих, что я засиделся допоздна, не заметил, как в городе наступил комендантский час. Посмотрев на свои «кировские», стал торопливо собираться. Саша запротестовала:

— Куда же вы на ночь глядя? Мне бы не хотелось, чтобы патруль забрал вас в комендатуру. Отдохнете здесь, а утром пойдете по своим делам.