Книга Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России - Борис Григорьев

Вряд ли эти слова были произнесены от сердца. Вряд ли Бестужев плохо знал русский народ — он просто лукавил или льстил себе надеждой. Недовольных избранием Бирона было слишком много, и последующие события опровергли оценку кабинет-министра: сначала обескураженный русский народ «перешёл к послушанию», а потом стал резко высказываться против временщика. А поведение Бестужева перед иностранным дипломатом вполне понятно: раз сел в одну лодку с Бироном, греби и спасайся вместе с ним! «Бестужев думал или, по крайней мере, хотел заставить думать, что опасность для Бирона прошла, потому что первая вспышка неудовольствия была потушена в самом начале, — справедливо замечает Соловьёв. — Вспышка была потушена, потому что недовольные не нашли себе вождей, но недовольных оставалось очень много, недовольно было всё общество, весь народ».

По всей видимости, в этот период ни одно решение регента не принималось без совета с Бестужевым-Рюминым, включая громкие манифесты о прощении неуплаченных недоимок, широкой амнистии ссыльным и осуждённым, о запрете роскоши для дворян и о попечении армейских рядовых.

В России на какое-то время воцарилась тишина. Казалось, что регент справился с ситуацией, и можно было торжествовать победу. Тем не менее судьба регентства была обречена, потому что самый сильный и властный, а возможно, и самый тщеславный человек в империи, фельдмаршал Миних, слово и вес которого в значительной степени определили это регентство, почувствовал себя оттеснённым от кормила власти регентом и его братьями, а потому и оскорблённым. Этот немец явно рассчитывал занять при Анне Леопольдовне первое место в государстве.

29 августа 1740 года был днём тезоименитства принца Иоанна Антоновича. Тезоименитство праздновалось тогда не менее пышно, чем день рождения, но вот бедному принцу и тут не повезло: его тезоименитство совпало с тезоименитством покойного прадеда и соправителя Петра I — царя Ивана Алексеевича. Возникла проблема: которую дату следовало отмечать? В решении этой «головоломки» вместе с Оракулом-Остерманом и Минихом принимал участие и кабинет-министр Бестужев-Рюмин. Троица решила передвинуть поминовение царя Ивана Алексеевича на 28 августа, но праздник тезоименитства живого наследника трона Иоанна Антоновича всё равно был «смазан». Как пишет Кургатников, никто не был приглашён во дворец, ни музыки, ни веселья, ни банкета устроено не было.

А Миних не чувствовал себя в безопасности: рано или поздно подозрительный и мнительный Бирон уберёт его со своего пути. Фельдмаршал каждый день ожидал ареста и однажды, получив согласие Анны Леопольдовны, решил действовать на упреждение. В ночь с 8 на 9 ноября 1741 года с горстью верных офицеров и солдат он арестовал Бирона и осуществил государственный переворот в пользу Анны Леопольдовны. Гвардия уже кипела ненавистью к Бирону, и ей требовался лишь предводитель.

Парадокс: немцы у кормила власти, как и русские, тоже были разъединены и не представляли одной сплочённой партии. (Вероятно, так на них действовал русский климат.) Такое положение и позволило Миниху осуществить молниеносный, буквально импровизированный на ходу, бескровный государственный переворот. Немец Миних спас Россию от злого и надменного немца-временщика, в то время как русские «знатные персоны» только шушукались по углам и бросали на Бирона испуганные, затравленные взгляды.

В ту же ночь адъютантом Миниха Кёнигсфельсом был арестован Бестужев-Рюмин, которого вместе с одним из сыновей Бирона до начала следствия отвезли в Ивангород. Современник Бестужева, товарищ генерал-полицеймейстера Я.П. Шаховской, вспоминает в своих записках, как он в этот день был разбужен полицейским офицером и получил весть о том, «что во дворец теперь множество людей съезжаются, гвардии полки туда же идут и что принцесса Анна, мать малолетнего наследника, приняла правление государственное, а регент герцог Бирон со своею фамилиею[39] и кабинет-министр граф Бестужев взяты фельдмаршалом Минихом под караул и в особливых местах порознь посажены».

Арест для кабинет-министра Бестужева-Рюмина был столь неожиданным, что во время ареста он подумал, что это делалось по приказу Бирона, а потому задал Кёнигсфельсу недоуменный вопрос: «Что за причина немилости регента?» Бестужев был не одинок в своём неведении: князь Черкасский 9 ноября, когда Бирон уже несколько часов сидел в Шлиссельбургской крепости, пытался пробиться в его апартаменты и получить аудиенцию.

В начале декабря бывшего кабинет-министра перевели вместе с семьёй в Копорье, а потом в Шлиссельбургскую крепость. Там его с 13 декабря начал допрашивать бывший «коллега» Ушаков, добиваясь от узника самооговора. Ему предъявили обвинение в государственной измене, а также в том, что он способствовал назначению Бирона регентом. Ему грозила смертная казнь. Обвинение было, конечно, несправедливым в том смысле, что Бестужев поставил свою подпись под соответствующим прошением умирающей Анне Иоанновне вместе с другими двенадцатью сановниками и министрами, которых после переворота не только не наказали, но простили, наградили орденами и приставили к высоким должностям (Миних, Черкасский, Трубецкой, Ушаков и др.). По некоторым сведениям, виноват в подобной интерпретации роли Бестужева был Б.Х. Миних, решивший сделать козлом отпущения одного Бестужева. Английский посол Э. Финч сразу уловил это несоответствие и 3/14 марта 1741 года доложил об этом в Лондон статс-секретарю Форин Офис Р. Уолполу, лорду У.С. Харрингтону (1683–1756):

«Русские люди не могут примириться с мыслью, что его (Бестужева. — Б. Г.) выделили из толпы лиц, участвовавших в установлении регентства герцога Курляндского, и возложили на него ответственность за дело, которое…он задумал не один. Тем не менее на прошлой неделе Бестужева привозили в тюрьму бывшего регента на очную с ним ставку в присутствии комиссаров… Между ними находился знаменитый Яковлев[40], бывший секретарь кабинета, когда-то заключённый, битый кнутом и избежавший казни только потому, что регентство не просуществовало лишнюю неделю…»

Е. Анисимову удалось отыскать любопытные документы следствия, предпринятого Тайной канцелярией, начатого весной 1741 года, из которых явствует, что под прицелом следователей оказались и другие члены «хунты», благополучно сохранившие свои места после переворота. Историк предполагает, что материалы для расследования, вероятно, дали Бирон и Бестужев. Материалы были оформлены в виде «экстрактов» на Миниха, Черкасского, Левенвольде, Ушакова, Куракина, Головина, Трубецкого, Менгдена, Бреверна, И. Альбрехта и др.