Книга Страшно жить, мама - Анна Златковская

– Простите, я ошиблась, – я развернулась и побежала. Вниз по лестнице, вон из подъезда, вдоль дороги к метро. Слышала смех Левки за спиной, крики мамы. Детство пыталось меня догнать, схватить за воротник куртки, обхватить за шею и развернуть обратно лицом к дому, к кладбищу, к темным углам, откуда выползали черные тени пугающих меня чудовищ. Без мамы мне делать здесь нечего. Я забежала в метро, двери вагона захлопнулись.

Как-то я столкнулась с пожилой соседкой, Валентиной Николаевной.

– Что-то мамы твоей не видно давно. Как сама, учишься? Молодец. Ты посмотри, сколько я заплатила за квартиру, ужас просто! – она трясла передо мной квитанциями.

Я не слушала соседку. Впервые я поняла, что без мамы мне придется самой не только покупать продукты, но и оплачивать квартиру. А как это делать, я совершенно не знала. Попрощавшись с Валентиной Николаевной, которая только и делала, что задавала вопросы, не требуя ответов, я набрала номер маминой подруги, тети Маши. Она звонила чаще всех. Ей я доверяла, наверное, потому что она единственная, у кого я в детстве была в гостях. Тетя Маша обрадовалась, услышав мой голос.

– Нет, теть Маш, не вернулась. В милиции ничего не говорят. Уверяют, что обязательно позвонят, как только что-то прояснится. Помогите мне, пожалуйста. Я не знаю, как оплатить коммуналку.

Я расплакалась. От стыда и беспомощности.

– Завтра приеду. Все расскажу. Не плачь, деточка.

Когда закончился семестр, меня все же позвали на вечеринку. Саша, одногруппница, которая пристально всматривалась в меня все эти месяцы. Просила иногда конспекты, я давала. Часто мы курили с ней на крыльце, обсуждая обыденные мелочи. Она-то и объяснила ребятам:

– Она нормальная, правда. Но что-то ее беспокоит, я вам точно говорю. Давайте на вечеринку позовем, ну чего вы такие злые?

И позвали. Я сказала, что приду. Потому что отрешенность начинала давить на меня. Мой дом пугал, повсюду были мамины вещи, запахи и тени, в моей голове призраком звучал ее голос, и я рассеянно блуждала в этих стенах, ожидая звонка из милиции. Вещи переместились, я нарочно наводила беспорядок, надеясь вызвать мамино раздражение, заманить ее обратно, словно голодного зверя на кусок мяса.

Но нужно было как-то жить. Рассеять этот страх, что вязким плотным воздухом распространился по квартире. Будто тут жили старики, без движения, с тяжелой пылью на мебели, шуршанием газет и ощущением грусти от надвигающегося смертельного заката.

Я вспомнила, как мечтала стать студенткой, находиться среди толпы и слиться с нею, пробуя на вкус новизну этой быстротечной жизни и ее скрытых процессов. Когда ты предоставлена сама себе, независима, но в то же время подчиняешься законам университета и социума, который вместил тебя, такую странную, но обычную с виду.

Вытряхнув содержимое шкафа на пол, думала, что надеть. Это платье? Мы его с мамой купили, она мне его выбрала, черное в горошек, смеялась – свежо и молодо. А я хотела джинсы и майку с надписью на груди.

Зазвонил телефон. Аккуратный голос попросил приехать в морг на опознание.

Пока ехала в автобусе, я все думала, отчего мама была единственной, кого я никогда не представляла посудой, и сколько не силилась, она так и была – просто мама. Вокруг алюминиевые кастрюли с изогнутыми крышками – смешные люди с нарочитым высокомерием, баночки с вареньем, малиновым и черничным – два мальчугана с визгом скатились с кресел и вылетели за матерью на остановке, пухлый стакан с потемневшим краем – это мужчина в темной рубашке задыхался от жары, и капельки пота стекали под воротник. А вот еще один мужчина с бегающим взглядом, сидит напротив меня. Он – банка с ползающими внутри червями. Отвернулась. Хватит.

Я еду к маме. Знала, чувствовала.

Вернувшись домой, я долго стояла в прихожей, глядя на созданный мною беспорядок. Вспомнила вдруг, как мы прихорашивали эту квартиру, пытаясь восстановить столь любимый нами уют, когда расставлены по полкам свечи, картинки, фотографии. Как с облегчением выбрасывали пустые картонные коробки, потому что вещи наконец обретали свои места. Я прыгала тогда в кресле, надеясь сломать его пружины, потому что через пару минут его навсегда выбросят на свалку. А мы поедем в магазин покупать новое кресло. Я очень хотела, чтобы оно было вишневого цвета, а мама требовала – ярко-желтое или оранжевое с мягкими подлокотниками. И мы тогда поругались.

– Как же грязно тут, – словно услышала я мамин голос. Я бросилась убирать. Нужно было восстановить тот порядок, что был при ней. Моя комната, протестующая против маминых правил, напоминала свалку. Повсюду валялись книги и вещи, ведь я старательно создавала этот хаос. Ползая по полу на коленях, я собирала вещи, замечая пыль и соринки.

– Мама, я все уберу, обещаю, – твердила я, вытирая рукавом грязь.

Мне пытались сказать причину смерти, но я закрыла уши руками и просила замолчать. Знать этого не желала.

Из памяти стиралось то увиденное мною восковое лицо, поцелованное смертью. Я вытирала полы тряпкой, и постепенно размывались границы момента, где ее тело лежало на каталке, восстанавливались мамины черты в том живом блеске, который был всегда.

– Мамочка, видишь, будет чисто. Я все сделаю, – шептала я, тщательно вытирая каждый метр нашей большой квартиры.

23

Мы были только вдвоем: я и ребенок. Впрочем, нет. Уединение нарушала кошка, она любила взбираться на живот, класть лапы и тихо посапывать, изредка открывая один глаз. Словно говорила мне: «Я тоже имею право на твоего ребенка». Призрак мамы бродил по квартире. Она, как и прежде, поправляла слегка покосившиеся картины, ставила чашки на место, проводила пальцем по полкам, отчего заметнее становилась пыль, лежащая на границах длинной полосы. Иногда я просыпалась ночью от толчка в животе, а мама сидела рядом рассыпчатым серебристым облаком и улыбалась. Она смотрела внутрь меня, гладила взглядом, тянула руки, пытаясь прикоснуться к человеку, который бил меня маленькими ступнями, причиняя легкое беспокойство. Я клала руки на живот и говорила:

– Тише, тише…

Я старалась гулять каждый день. По нескольку часов бродила я вдоль набережной. Впервые не думая ни о чем. Нужно было беспокоиться о будущем, о деньгах, о покупке новых вещей, но я просто скользила по асфальту, вбирая в себя этот город, пытаясь поверить в то, что скоро я, кажется, стану мамой. Каково это?

Мама брела рядом и смеялась.

– О, ты поймешь, Лика! Скоро поймешь и перестанешь браниться…

– Я не бранилась, мама, зачем ты так…

– Ты поймешь, ты все поймешь, Лика… Хорошо бы, чтоб мальчик, а?

– Не знаю, мама, мне все равно, – прохожие оборачивались. Беременная девушка в нелепом цветастом сарафане, купленном в секонд-хенде, потертом и старом, бредет вдоль реки и разговаривает сама с собой. Они не видят бледный силуэт, который, не касаясь земли, летит рядом, укоризненно качая головой.