Книга Психология масс и анализ человеческого "я" - Зигмунд Фрейд

Психоаналитическое исследование психоневрозов убедительно показало нам, что их симптомы являются следствием вытесненных, но сохранивших активность прямых сексуальных устремлений. Эту формулу можно дополнить: симптомы могут быть следствием не вполне заторможенных в смысле цели устремлений или возврата к вытесненной сексуальной цели. Этой ситуации соответствует тот факт, что при неврозе больной становится асоциальным и откалывается от привычной массы. Можно даже сказать, что невроз действует на массу так же разрушительно, как и влюбленность. Поэтому можно видеть, что там, где побеждает мощный стимул к образованию массы, неврозы отступают и могут на какое-то время даже совсем исчезнуть. Были, с полным, правом, сделаны попытки использовать эту несовместимость невроза и формирования массы в качестве лечебного средства при неврозах. Даже те, кто не сожалеет об исчезновении религиозных иллюзий в современном культурном ландшафте, вынужден признать, что они, эти иллюзии, служили для подверженных им людей сильнейшей защитой от опасности невроза, пока оставались в силе. Нетрудно также видеть во всех привязанностях к мистически-религиозным и философско-мистическим сектам и обществам проявление извращенного лечения многочисленных неврозов. Все это связано с противопоставлением прямых и подавленных в смысле цели сексуальных устремлений.

Предоставленный самому себе невротик вынужден своими симптомами заменять массу, из которой он исключен. Он создает свой фантастический мир, свою религию, свою бредовую систему и воссоздает институции человечества с теми искажениями, которые отчетливо указывают на чрезвычайно мощный вклад прямых сексуальных устремлений в этот процесс.

Д. В заключение проведем – с точки зрения теории либидо – сравнительную оценку рассмотренных нами состояний: влюбленности, гипноза, формирования массы и невроза.

Влюбленность зиждется на одновременном присутствии прямых и подавленных в отношении цели сексуальных устремлений, причем объекту уделяется часть направленного на собственное «я» нарциссического либидо. При влюбленности в психике находится место только для «я» и объекта.

Гипноз сближает с влюбленностью ограничение взаимодействия двумя лицами, но основан гипноз целиком на подавленных в отношении цели сексуальных устремлениях и ставит объект на место «Идеала Я». Масса умножает и усиливает этот процесс, она совпадает с гипнозом в природе цементирующих ее влечений и в замене «Идеала Я» объектом, но, в данном случае, добавляется идентификация с другими индивидами массы, возникшая первоначально, вероятно, благодаря одинаковому отношению к объекту.

Оба состояния – гипноз и масса – являются наследственными рудиментами филогенеза человеческого либидо; гипноз – как предрасположенность, масса – как прямой пережиток. Замена прямого сексуального влечения подавленным влечением требует в обоих состояниях обособления «я» от «Идеала Я», начало каковому процессу было уже положено при влюбленности.

Невроз выступает из этого ряда. Невроз тоже основан на особенностях развития человеческого либидо, на прерванном в результате латентного периода двойном наступлении прямой сексуальной активности. (См. «Теория сексуальности», 1920).

В этом отношении невроз, как гипноз и примыкание к массе, имеет характер регрессии, каковой избегает влюбленность. Невроз развивается в тех случаях, когда не завершается переход от прямых к подавленным в отношении цели сексуальным влечениям, и соответствует конфликту между воспринятыми «я» влечениями, проделавшими такое развитие до конца, и частью тех влечений, которые стремятся вырваться из вытесненного бессознательного – так же, как и другие полностью вытесненные влечения – и достичь прямого удовлетворения. По содержанию невроз чудовищно богат, так как включает в себя все возможные отношения между «я» и объектом, как те, в которых объект сохраняется, так и те, в которых от него отказываются или помещают его в «я». При неврозе возможны также конфликты между «я» и «Идеалом Я».

Болезнь культуры (1930)

I

Невозможно отделаться от впечатления, что люди, меряя вещи фальшивой мерой, стремятся к власти, успеху и богатству, искренне удивляясь тем, кто ни во что не ставит эти якобы истинные ценности жизни. Тем не менее при таком суждении трудно избежать опасности забыть о пестром разнообразии человеческого мира и его духовной жизни. Есть люди, почитаемые современниками, несмотря на то что их величие, душевные качества и достижения чужды целям и идеалам массы. На это можно легко возразить, что почитает этих людей лишь незначительное меньшинство, а все остальные не желают даже слышать о них. Но думается, что не так все просто, поскольку существует несоответствие между мыслями и поступками и невероятное многообразие мотивов, движущих людьми.

Один из таких превосходных людей в письмах называет себя моим другом. Однажды я послал ему небольшое эссе, в котором трактовал религию как иллюзию, и он ответил, что с радостью согласился бы с моим суждением, но очень сожалеет о том, что я должным образом не оценил собственно источник религиозности. Этот источник – совершенно необычное чувство, каковое никогда не покидало его самого и которое он с уверенностью обнаруживает у многих других людей и полагает, что оно присуще миллионам. Чувство, которое он предлагает назвать «ощущением вечности», ощущением чего-то безграничного, бескрайнего, поистине «океанического». Это чувство – факт сугубо субъективный, не имеющий отношения к догматам веры; он не дает гарантий личного бессмертия, но это источник религиозной энергии, каковую улавливают церкви и религиозные системы, направляют в нужное им русло, заодно истощая и обесценивая ее. Только на основании одного этого океанического чувства человек может называть себя религиозным, даже если он отвергает всякую веру и всякую иллюзию.

Это откровение моего искренне уважаемого друга, который и сам является непревзойденным мастером поэтических иллюзий, доставило мне немалые трудности.[5] Сам я не могу открыть в себе этого «океанического» чувства. Всегда испытываешь неудобства, пытаясь научно описать и обработать чувства. Можно, конечно, попытаться описать их физиологические проявления. Там, где это не удается, – а думается мне, что и океаническое чувство лишено таких проявлений, – не остается ничего иного, как ухватиться за содержание представления, ассоциативно связанного с разбираемым чувством. Если я правильно понял моего друга, то он имеет в виду то же, что и один оригинальный и необычный драматург, который сказал: «Мы не можем выпасть из этого мира».[6] То есть это чувство нерасторжимой связи, принадлежности к окружающему миру во всей его полноте. Хочу сказать, что для меня это скорее интеллектуальное знание, не лишенное, правда, некоторого чувственного оттенка, что характерно и для других мыслительных актов подобного масштаба. Мой личный пример не убеждает меня в первичности природы такого чувства, но это не значит, что я могу оспаривать его существование у других людей. Вопрос заключается в другом: правильно ли оно истолковано и в какой мере его можно признать «источником и купелью» всякой религиозной потребности?