Книга Любовь. Футбол. Сознание. - Хайнц Хелле

Или зеркала, в зависимости от фокуса, или изображения тел, и одежд, и поручней, и стоп-кранов, и всего, что вместе движется именно в этом отрезке Солнечной системы – заключенное в грохоте, оно несет этот отрезок мимо станций, на которых я не выхожу, мимо коротких перерывов в черноте на пути к определенному свету.

Я вижу пол внутри вагона, если смотреть из самого вагона, то он не движется, но с абсолютной точки зрения он движется и ускоряется по прошествии определенного отрезка времени, который рассчитывается из различных базовых свойств Вселенной, таких, как импульс, масса, инерция, гравитация. Я твердо стою на полу вагона метро, который несется все быстрее по четко определенному пути к четко определенной цели, моя рука сжимает металлическую штангу, на которой находятся микробы, не представляющие опасности для моей иммунной системы, я переношу свой вес с одной ноги на другую благодаря сигналам, исходящим от моих мышц и органа в слуховом проходе, пол движется, и система, расположенная у меня в ушах, заботится о том, чтобы сокращались именно те мышцы, которые должны сокращаться, чтобы я твердо стоял на полу, который движется по рельсам, проложенным по планете, которая тоже движется, а потом поезд останавливается, и я выхожу.

Я выхожу на улицу. Я пересекаю ее, оказываюсь на другой стороне, повсюду дома, они из дерева, камня и стали, из гипса, штукатурки и стекла, и я иду мимо них, а потом останавливаюсь перед одним из домов, прямо перед проемом в его середине, один метр в ширину, два метра в высоту, а над проемом вывеска, и я поворачиваю тело, которое и есть я, на девяносто градусов вправо, к проему, в проеме темно, почти черно, и я вхожу в проем, и вот я внутри.

Я чувствую, как бьется мое сердце

Я стою в темном помещении. Мои подошвы стоят на полу. Пол примыкает к стенам, на которых висят предметы, выделяющиеся на фоне стены, материалом, цветом и назначением. Я стою в темном помещении, рядом со мной кто-то стоит, рядом с ним тоже, и перед ним, и за ним, точное число стоящих никто не считал, но их много, тела стоящих соприкасаются, их голоса и взгляды тоже, и вместе им удается поднять температуру в помещении до такого уровня, какой каждый из них по отдельности назвал бы невыносимым.

Я чувствую, как возрастает уровень шума в момент, когда на экране над стойкой бара появляется мяч, лежащий на столе, на фоне поля, в конце коридора, а рядом с мячом стоит кубок, и в помещении, где стою я, в других, где я не стою, на другой стороне улицы, города, континента и океана люди говорят хоть и не больше и не быстрее, чем раньше, но громче.

Невообразимое число пар глаз воспринимает невообразимое число воспроизведенных с разным разрешением копий изображения мяча рядом с кубком, звук телевизоров приходится прибавлять, потому что разговоры перед телевизорами стали громче, потому что голоса телевизионных комментаторов стали громче, потому что разговоры на десятиэтажном круге, окаймляющем поле, на фоне которого лежит мяч на столе рядом с кубком, стали громче.

Они говорят об игре, что была позавчера или пять дней назад, или о политике, о странах, где люди гибнут, чтобы спасти от гибели других людей, и они немножко ругают мусульман, если сами они не мусульмане, или христиан, если сами они не христиане, или религию, глупость, отсталость и бедность, в которой те сами виноваты. Еще они говорят о новой песне того-то, об одежде такого-то бренда, о своих зарплатах, налогообложении, акциях, процентах и грабительских банках, о домашних животных, детях, школах и подростковой преступности, об иностранцах, машинах, сиськах и о пиве.

В их голосах появляется что-то режущее, значительное, хотя они знают, что говорят о банальных вещах, или как раз поэтому, и чем дольше длится разговор, тем яснее они понимают, что дело совсем не в том, что они говорят, а в том, где они это говорят, когда говорят и как говорят – сейчас, когда вот-вот начнется оно; и разговоры миллиардов людей, каждый из которых в среднем произносит по три слова в секунду, разбросанные по ста девяноста четырем странам и всем временным и климатическим поясам, – это всего лишь случайно изданные голосовыми связками и артикулированные речевым аппаратом звуковые волны, распространяющиеся в азоте, углекислом газе и кислороде, у них нет никаких функций, кроме преодоления отрезка времени, необходимого для их затухания, и они становятся жестче, точнее, короче, громче, четче, настойчивее, выше, живее, эти слова нетерпеливо ждут чего-то, что не имеет совершенно ничего общего с их словарным значением, и те, кто произносит эти слова, прекрасно об этом знают, и они всё говорят и говорят, а камера переходит по диагонали от мяча рядом с кубком на столе через газон к человеческой стене на заднем плане и обратно к мячу и столу и дальше, в темный коридор. В коридоре какое-то движение.

Я вижу, что в коридоре происходит какое-то движение, и чувствую легкую тянущую боль в нижней части позвоночника, только легкую, к счастью, я заранее выпил половинку ибупрофена, уверен, все будет хорошо, и моя уверенность основана в равной мере на ибупрофене и игроке, на футболке которого будет номер семь, когда он выйдет из коридора, где как раз сейчас какое-то движение, еще не видно, что там движется, возможно, это игрок с номером семь на футболке, я переношу вес на ту ногу, которая сейчас сильнее, отпиваю глоток пива, отвожу спину от стойки, опираюсь на стойку правым локтем, отпиваю еще глоток пива, поворачиваюсь на девяносто градусов, снова прислоняюсь, ставлю пиво на стойку. Какое-то время я стою так и вижу в коридоре какое-то движение, и у этого движения совершенно определенный цвет, и я еще не знаю точно какой, но вижу, что это один цвет, совершенно определенно, и я замечаю, как голоса вокруг меня становятся еще громче, и температура еще выше, и локти еще жестче, и животы еще мягче, и ягодицы еще крепче, и я отталкиваюсь от стойки и делаю шаг в сторону, обхожу чью-то ногу на полу, наступаю кому-то на ногу, кто-то наступает на ногу мне, и я говорю, извините, козел.

Я говорю козел, увидев, что первый, кто выходит из коридора, носит форму определенного цвета, я говорю оле, я ничего не говорю, я только пью пиво и уверенно хватаю за бедра женщину, стоящую вплотную ко мне, я смотрю на ее зад, заглядываю ей в вырез, я тоже, а я нет, и смотрю только в темный коридор, на парней, которые выходят оттуда на свет и шум миллиардов. Они идут.

Я отпиваю глоток пива. Они идут. Я налоговый консультант. Они идут. Я консультирую людей, у которых возникают вопросы по поводу их налоговых отчислений, я в этом разбираюсь, к счастью, поэтому я могу стоять здесь, заказывать пиво, платить и пить, а они идут, в форме правильного и неправильного цвета, и выбегают на газон, и я отпиваю глоток пива. Я отпиваю глоток пива, я ночной сторож, а они выбегают на газон, и некоторые из них машут мне, я охраняю объекты, которым нужна охрана, я обеспечиваю им охрану, и, когда закончится испытательный срок, я получу оружие, «Хеклер и Кох», калибр девять миллиметров, и надеюсь, мне не придется никому стрелять в лицо, я миролюбивый человек, некоторые из них пожимают друг другу руки, хотя на них форма разных цветов, но, если кто-нибудь посягнет на объект под моей охраной, бум. Я отпиваю глоток пива, а они бегут легко и пружинисто к бровке поля внутри десятиэтажного круга, я жестянщик, автомеханик, мехатроник выдвижных навесов, а они делают несколько прыжков, разминая мышцы, я латаю лопнувшие трубы, они поправляют гетры и щитки, я занимаюсь защитой бензоколонок от взрывов, они выстраиваются для общекомандного фото, я слежу за тем, чтобы тормоза тормозили, я занимаюсь коммутаторами, моторами и шарикоподшипниками, которые управляют светом и тенью, я менеджер инвестиционного банка, я безработный, я учитель, я журналист, я страховой агент, я занимаюсь тем, чем занимаюсь, потому что могу. Вот они. Я отпиваю глоток пива.