Книга Кодекс бесчестия. Неженский роман - Елена Котова

– Тогда покупайте вместе с картонным. Вы Самбальский возьмете, Платон Валерианович, и цену на целлюлозу задерете, перекроете мне кислород.

– Дмитрий Андреевич, если бы я хотел купить ваш картонный, я бы сказал: «Хочу купить картонный». Но я не хочу.

– Вообще или пока? Может, мы договоримся, что картонный вы обязуетесь у меня в течение двух лет купить? Как?

– Никак. Не собираюсь брать обязательств купить ваш картонный через два года. Куплю, когда захочу и если захочу.

– У меня заводик есть по производству пленки. Небольшой, да, но если вторую очередь построить, будет, можно сказать, концерн! Если бы картонный продать, я бы уже не восемь, а тридцать восемь в него вложить мог.

– Хороший план. А при чем тут я?

– Ну, помогите, раз вы у меня Самбальский отбираете!

Скляру стало скучно. Что ж за люди такие с их уверенностью, что им все должны помогать!

– Давайте конкретнее. Мы договорились о продаже четверти Самбальского за восемь?

– Платон Валерианович, это грабеж… Комбинат стоит все шестьдесят…

Скляр смотрел на Зайца: он правда, что ли, не хочет понимать, что его двадцать пять процентов акций в Самбальском комбинате не стоят ничего? Не хочет понимать, что Платон, купив госдолю, на счет раз раздербанит комбинат, который сроду никому не платил дивидендов? Старику-основателю за его пятьдесят процентов заплатит немногим больше, чем восемь миллионов, чтобы не воевать, и раздербанит. Наедет сразу через фискальную полицию, таможню и Комиссию по ценным бумагам. Все легально! Враждебные поглощения – не криминал. Вся история капитализма на них построена. Он честно предлагает Зайцу вместо наезда аж восемь миллионов, а тот артачится. Не слышит его зайчик! От дури и жадности, от заячьего инстинкта, что можно еще что-то слупить.

– Мои условия, – заявил Заяц, – я продам вам двадцать пять процентов акций Самбальского с большим дисконтом, то есть за восемь, но только если вы подпишите мне оферту на покупку картонного завода на год. Максимум через два.

Это по каким понятим он ему условия ставит? Ситуация не переговорная.

– Дмитрий Андреевич, позвольте я вам еще раз обрисую ситуацию? Просто и без затей. Я вам готов подарить восемь миллионов. Подарить! Потому что могу, в принципе, взять и просто так. То есть ваши двадцать пять не стоят ничего. Понимаете, это не стоит ни-че-го! Ноль!

– Как это они ничего не стоят, Платон Валерианович?!

– Кто у вас их купит, после того как я купил с торгов четверть?

– А пятьдесят у директора…

– Вы думаете, он решит объединиться с вами, а не со мной? Интересная мысль. Короче: дарю вам восемь миллионов за вашу четверть, но это предложение действительно в течение трех дней. Через три дня я не покупаю вообще. Картонный завод не рассматривается.

– Платон Владимирович! Давайте все же съездим, посмотрим картонный. Вы своими глазами увидите: это же чудо! Нельзя же так… Поставьте себя на мое место.

– Дмитрий Андреевич, зачем мне ставить себя на ваше место? Сроки я обозначил, жду вашего решения.

– Платон, а мне его жалко, – перебила Вика мужа. – Человек… да, не твоего масштаба… но работал, суетился, что-то сколачивал, крутился между налоговой, ментами и бандитами. По-своему воевал на несколько фронтов.

– Вик, с кем он воевал? В этой стране все воюют, чтобы выжить. Он работал, бабки заколачивал.

– Ну, работал. Тут приходишь ты, большой, можно сказать огромный. Прешь, как каток. Он от отчаяния хочет хоть что-то еще выторговать. По-человечески это же понятно.

– Викуль, он счастлив быть должен, что я хоть за сколько его бумажки покупаю. Но он не способен смотреть вперед. Не я, так другие сметут этот доморощенный бизнес. Что у нас в леспроме творится, думаю, даже тебе примерно понятно.

– Что значит, «даже мне»?

– Не обижайся, это так, к слову, – Платон потянулся с шезлонга и чмокнул жену в висок. – Куча неиспользуемого добра, доисторические производства. Я не общественный деятель, но активы должны работать, я так хочу. Если на других они не работают, пусть работают на меня. Зайцы, кролики не ставят таких задач. Я им даю кэш, а тем, которые еще мозги не пропили, могу и работу дать. Слушай, что мы воскресенье тратим на лекцию по политэкономии?

– Нет, уж договори, пожалуйста.

Скляр подлил в бокалы шампанского из ведерка, стоявшего рядом, и чокнулся с Викой.

– Мы же активы консолидируем, чтобы оперировать совершенно иными масштабами. Наш холдинг – с Александровым и Жмужкиным – становится лидером отрасли, вытягивает ее на уровнь мировой конкуренции. Вместе с другими, такими же крупными – их немного, но они есть. Мы развиваемся, а значит, приумножаем ВВП. Мы казну, в конце концов пополняем, потому что крупные работают в белую. А под ногами путается зайчик! Предел его мечтаний – получать на свой картонный тридцать мешков целлюлозы по сходной цене. Это его масштаб.

– А целлюлозу разве в мешках продают?

– Это фигура речи… Пошли поплаваем.

Глава 9. И не мелкие

Москва встретила Бориса Жмужкина непогодой, косым дождем и совсем немосковским, питерским, ветром, так что с первой минуты он пожалел, что приехал. Кой черт прилетел своим самолетом, теперь вот в пробке на развязке Боровского шоссе застрял, никакой экономии времени. Хотя рейсовым было бы еще хуже. Ближе к центру его «шестисотый» прочно встал на подъезде к Октябрьской площади. Впереди эвакуаторы растаскивали аварию, весь Ленинский полз одним рядом, то и дело светофор включался красным, а по зебре все бежали и бежали пешеходы под зонтами, как будто так и надо, как будто все в порядке вещей – и дождь, и эвакуаторы, и что он никуда доехать не может. Ничего хорошего в этой Москве ждать не приходится.

Охрана Жмужкина встречала Скляра в просторном, но замызганном вестибюле. Платон поднялся по роскошной, пологой, но давно не знавшей ремонта лестнице на второй этаж. В широкой прихожей бывшей квартиры стояла нелепая офисная стойка из стекла и металла, напротив – большой, видавший виды диван, на котором два охранника, развалившись, пялились в телевизор.

Войдя в огромный кабинет, Платон даже не сразу заметил хозяина. Жмужкин сидел за столом в меховой кацавейке без рукавов, надетой поверх костюма с галстуком, и что-то писал, пригнувшись к столу.

– Платоша! Приехал! – Жмужчин встал, подошел к печи с голландскими изразцами, припал к ней пухлой щекой, съежившись и глядя на Платона одним глазом. В этот момент он выглядел почти старичком, хотя ему только стукнул полтинник.

«Сохранил, – подумал Скляр, обводя взглядом кабинет с потрескавшейся лепниной. – Взял дореволюционное здание, а до ума довести пожлобился».

– Холодно у вас в Москве, мерзну – сил нет. Только печка спасает. Настоящая!

– Боря, я рад, что ты приехал, надо добить все вопросы. Все, что я обещал, сделано.