Книга Балтийцы (сборник) - Леонид Павлов

С жестокой болью в сердце это решение было исполнено. Славный «Кореец» сел на дно, но надстройки остались над водой, что дало возможность потом снять с него пушки и использовать их на береговых батареях.

Но глубоко было горе доблестного экипажа и его бравого командира, когда на следующий день, на берегу, они узнали, что неприятель изгнан из Рижского залива, что положение восстановлено и залив снова в наших руках.

Высочайшим приказом капитан второго ранга Черкасов посмертно был награжден орденом Святого Георгия и произведен в следующий чин.

Первый поход подводной лодки «Волк»
1–9 мая 1916 года

I

Передо мной моя записная штурманская книжка. Она наполнена сухими, лаконическими записями и цифрами, поспешно заносившимися в разграфленные листки. Но каждая заметка, краткая и торопливая, вызывает пред глазами яркие и любопытные картины, иногда жуткие, иногда величественные, но все, без исключения, необыкновенные и не забываемые никогда. Их переживали немногие, ибо невелико число людей, плававших под водой.

Теперь, когда все тайное раскрывается и делается явным, я хочу заставить сухую и официальную хронику моей штурманской книжки рассказать понятным языком то, что делалось тогда вокруг, что думалось и переживалось…

«3 мая. 14 ч. 12 м., пеленг Верхнего Дагерорта – 117, лаг – 68,7. Поправка 0,4 и т. д.» – гласит краткая запись.

Спускаюсь с мостика вниз, чтобы проложить на карте последний пеленг русского маяка. Через несколько минут он скроется, и с ним исчезнет с горизонта последняя точка Русской земли. Впереди и вокруг пустынное, сумрачное, неприветливое море со всеми его тайными опасностями и секретами… Мины, подводные лодки, сети… Что теперь скалы и мели. Обычная забота мирного времени. О них даже не думают сейчас. Иные заботы отягощают ум. Достаточно бросить взгляд на секретную карту минных полей, и жуткое чувство подступает к сердцу: к норду, к зюйду, к осту – со всех сторон мины и мины. Плавающие и стоящие на месте, видные и невидные. Пробираемся осторожно, с волнением внимательно следя за лагом и постоянно проверяя курс, сличая магнитный и электрический компасы, ловя в секстант днем солнце, ночью звезды. Но на карте ведь только наши заграждения и найденные немецкие. А сколько не найденных? Где они? Быть может, наш тщательно проверяемый курс ведет нас к смерти. Об этом не хочется думать. Эти мысли все гонят от себя…

– Справа по носу плавающая мина, – кричит с мостика в люк сигнальщик.

– Проходим или надо менять курс? – спрашиваю я вахтенного начальника через люк и, узнав, что проходим, возвращаюсь к штурманскому столу.

– Иван Владимирович, будем расстреливать мину? – обращаюсь к командиру.

– Нет, не будем, – отвечает он, нервно смахивая с кожаной куртки соринку. – В таком месте останавливаться небезопасно, – это дежурный пост немецких подводных лодок. Нужно проскочить по возможности скорее. Поставьте на вахту лишнего сигнальщика, пусть смотрит в оба.

Командир говорит сухо и лаконически, только то, что нужно. Исполнив полученное приказание, я снял пальто и вошел в кают-компанию, где старший офицер и инженер-механик пили чай, изредка обмениваясь немногими словами.

Лодку начинало качать, а потому стол был утыкан палочками, между которыми стояли стаканы и прочая посуда. Только при таком устройстве можно было удержать на столе предметы. Впрочем, стаканы с чаем приходилось держать все время в руках, иначе чай из них выливался. Вестовой Сосунов, с трудом удерживая равновесие, хватаясь то за буфетный шкап, то за стол и стулья, подал мне наполовину расплескавшийся стакан чаю и поставил передо мной тарелку с сухарями, заткнув вокруг нее свободные палочки.

Мы сидели молча. Наш флотский юмор затих на время. Береговые темы не затрагивались вовсе. Мысли прикованы были к грядущему, жуткому и неизвестному.

Четверть часа спустя я вышел наверх и принял вахту. Погода была ясная, но ветреная. Волнение подынималось, но к вечеру, судя по барометру и менявшемуся направлению ветра, должно было стихнуть. Лодка твердо держалась на курсе, врезаясь длинным, тяжелым корпусом в волны, которые катились по всей палубе, омывая пушки и заплескивая мостик. В силу своеобразной конструкции подводных лодок мостик наш так мал, что приходится всю вахту стоять на месте, не имея возможности сделать даже трех шагов. Впрочем, это не было бы возможным и от качки. Приходилось держаться, обнявши перископную тумбу, и сосредоточенно глядеть вперед.

Принято думать, что вахтенный начальник коротает свое время в блаженных мечтах о невесте, о родных и знакомых, о береговых забавах и других утехах жизни. В данном случае этой идиллии, воспетой Станюковичем в его прекрасных рассказах, не существовало. Всякий, вышедший в море навстречу хитрому, притаившемуся врагу, решительно порывает с береговой жизнью и с самыми воспоминаниями о ней, ибо каждую минуту может произойти контраст, которого не выдержат никакие нервы. Внимание всецело поглощено морем, коварным, а не поэтическим, по вине врага.

На вахту в качестве добавочного сигнальщика для особо усердного наблюдения вышел сам боцман. Отрапортовав о принятии вахты, он сразу заговорил на злобы дня. О немцах, о минах, о непогодах и о том, что составляет обязательную тему у всякого боцмана – о своих прежних плаваниях. Болтовня его несколько утомляла, но в результате помогла достоять вахту, не скучая.

– Вот когда мы с господином Вальрондом на «Крокодиле» плавали, в запрошлом году, нас цеппелин травил, и как раз в этих самых местах, где мы сейчас есть, – степенно рассказывал боцман. – Плывем мы это в надводном положении, а он из облаков вдруг такой длинный и точно бы стоит. Нас заметил сию же минуту. Мы от него погружаться, и, как на несчастье, лодка в ту пору не могла уйти на полную глубину. Идем на 90 фут и слышим: тра-ах, тра-ах – бросает бомбы, значит. Лодка-то старая, трещит по всем швам. Мы думали, что пришел карачун. Ин ничего: минут двадцать потравил и отстал – решил, значит, что покончил с нами. Мы уж так до ночи и не вылезали. Всплыли часов в девять вечера, в полной темноте. Был месяц октябрь. Пока мы шли под водой, развело штормягу. Насилу добрались и стали на якорь, в нейтральных водах, значит. Стоим день, стоим два. Шторм все ревет. На третьи сутки пришел шведский миноносец и объявил, что мы нарушаем нейтралитет. Мы снялись. Походили немного. Шторм не утихает. До русских берегов не добраться никак. К вечеру вернулись обратно. Утром опять миноносец. Командир кричит, что это уже другая лодка и что мы только переждем шторм, а потом уйдем. Те смеются: «Холодно вам?» – спрашивают. – «Разумеется, холодно», – кричим. Пурга так и завывает. Тогда вдруг с миноносца на шесте протягивают нам бутылку коньяку. Миноносец качает, насилу поймали… Да… Любопытно все это было. Потом миноносец ушел. Мы тоже ушли к утру, когда потишало… Командир все это, как есть, по начальству отписал. Даже в Ставке об этом Государю докладывали.

– Ну что же Государь?

– Говорят, засмеялись и похвалили шведов. Они, конечно, люди неплохие, – и боцман пустился в дальнейшие воспоминания.