Книга Сомневайтесь! - Владимир Антонов

Алексей Иванович Возякин приехал в Ленинград по зову сердца. Возвращаться в Череповец после прохождения службы в десантных войсках сердце не хотело. То же сердце подсказало, что в этот криминально насыщенный город надо ехать с подругой из своих череповецких. «Там одни проститутки валютные и беспутницы, – говорила ему мама. – Кроме дурных болезней ничего ты от них не получишь. А тебе жениться надо, скоро двадцать три будет».

Вот так, впопыхах женившись на своей бывшей однокласснице Любе Морозовой, Лёша и поехал в Ленинград. В школу милиции его приняли без вопросов – десантник! Внешне он выглядел на все пять баллов. Высокий, широкоплечий и с чисто по-русски белозубой улыбкой и голубыми глазами. «Почему не в театральный? – спросил начальник курсов полковник Рябов. – Ментов с такой внешностью не бывает. Ты какой-то уж очень добрый. Чисто Добрыня Никитич, честное слово! Тебя боятся не будут, а должны!». По окончании школы в звании лейтенанта он поступил на работу в Петроградский РУВД. Здесь он работал уже седьмой год. Три года назад он получил звание старшего лейтенанта, и тут как раз началось… Демонстрации демократов, демонстрации коммунистов, студентов, творческой интеллигенции. Листовки, плакаты, призывы. Прямо февраль 1917-го! И так же, как в 17-м, вслед за перечисленными товарищами и господами на улицы теперь уже Петербурга вышли бандиты. На улицы – это образно. Они как сидели по кабакам, так там и остались сидеть. Просто их в Ленинграде-Питере стало вдруг очень много. Перед этой последней революцией в городе хозяйничали ребята из банды Феки – боксёра. Феоктистова. Они прославились тем, что запугивали публику в ресторанах и барах, рэкетировали проституток и мелких барыг. Барыга на бандитском жаргоне означало: кооператор, частный предприниматель, торгаш. Барыгу уважать не следовало, поэтому его надо было пугать, бить и рэкетировать. Заодно доставалось по чём зря честным гражданам, пришедшим с женой поужинать в ресторан или отметить с коллегами по работе защиту кандидатской диссертации. Их тоже били, оскорбляли их жён и по всякому глумились над людьми. Фека кому-то наверху «заносил», и его ребят-боксёров менты до поры до времени не трогали. А потом – раз!.. и Феку с подручными упаковали на долгие годы. С началом лихих девяностых в город-герой ворвались Тамбовские, Казанские, Саранские, Воркутинские и другие бандиты и начали его между собой делить. Местные авторитеты делились неохотно, и поэтому в них часто стреляли. Менты в их разборки не встревали. Они использовали напряжённую ситуацию с растущей преступностью для собственного дополнительного трудоустройства. Актуальным стал вопрос, у кого какая крыша. «У меня Усть-Илимские пацаны», – говорил, например, хозяин чебуречной. «А у меня менты из РУБОПА», – отвечал ему второй, у которого ателье пошива верхней одежды. И потом они долго спорили, чья «крыша» лучше. Лёша Возякин в это дерьмо не лез. Он честно отрабатывал свою лейтенантскую зарплату. Когда люди просили о помощи, он им охотно помогал безо всякого вознаграждения. Ну, разве что бутылочку с яркой этикеткой иногда примет. И всё! В этом смысле Льву Наумовичу, конечно, не повезло.

10

Лёва проснулся рано и от этого расстроился. «Надо было бы поспать подольше. Всё-таки сегодня Новогодний бал, а я вечно засыпаю сразу после десяти. Буду пить сегодня много кофе. Тогда не засну… И что же это будет за разговор? Я себя чувствую, как тогда перед поездкой в Германию. Полная неизвестность, но предчувствие чего-то большого ощущается. Не пойму только, почему Палыч так шифруется: «Этого не знаю, не моя структура, не моя компетенция… Маскарад, Буратино – детский сад какой-то! Взрослые вроде бы люди, а в детские игры поиграть до сих пор хочется. Похоже на масонов из какого-то ордена. Один знает четырёх или пятерых, а остальные – не его структура, как Палыч выражается. Судя по всему, ко мне подойдёт Карабас-Барабас и съест меня на глазах у остальных кукол-человечков. Всем смешно, а Лёву Бейлина съели! Может не ходить? Скажу Палычу потом, что заболел».

– Анжела! давай не пойдём. Не стоит у меня на этот маскарад. Никогда этих дурацких праздников с переодеванием не любил, Лёва повернулся на правый бок и обнял жену, прижавшись к её спине и тёплым ото сна ягодицам. Анжела отстранилась от него и не поворачиваясь ответила капризным голосом, которого Лёва не переносил:

– А я хочу. Я уже двадцать раз костюм померяла. Он мне так идёт. Ты гений, Лёвушка! А на это у моего мальчика стоит? – она отодвинула край простыни и продемонстрировала мужу новенькое нижнее бельё, от которого Лёва и в самом деле почувствовал лёгкое волнение. – Иди ко мне и выброси из головы, что тебе не хочется идти на бал. Мы идём, Лёвушка».

Они провели в постели ещё около часа, после чего Лёва решил сделать обязательную утреннюю пробежку. К поддержанию формы он относился очень серьёзно. На вторую половину дня была запланирована парикмахерская, а сейчас как раз образовалось свободное время…

Он заканчивал второй круг по ежедневному маршруту, когда краем глаза уловил что-то необычное и неожидаемое. Это необычное находилось от него в метрах пятидесяти и было очень похожим на Смирного. Лёва не поверил тому, что увидел. Резко остановился, зажмурился и снова широко открыл глаза. Смирного не было. «Чертовщина какая-то. Показалось. Не надо было сегодня бегать. Анжела, кофе, пробежка – слишком много с утра для одного немолодого еврея!». На всякий случай он оглянулся ещё раз вокруг, но ничего подозрительного не заметил: «Точно показалось!». С этой мыслью он сделал финишный рывок к подъезду дома, в котором была его квартира. Он хотел открыть дверь, но вдруг на мгновение замер, сомневаясь, стоит ли это делать. «А вдруг?». Потом набрался храбрости, открыл дверь и вошёл в фойе, где в застеклённой будочке сидел консьерж. Никого! «И всё-таки надо будет усилить охрану в ночное время. Чем чёрт не шутит. Время бандитское, гнилое».

Женя ругал себя за нетерпеливость и неосторожность. «Чуть не засветился. Хорошо, успел нырнуть в кусты, иначе…, – что иначе, не хотелось думать. – В следующий раз надо быть поосторожней и вообще не высовываться. А я больше и не буду, я свою работу сделал, – резюмировал Женя. – Остальное не моё дело. Они теперь всё знают, – он удовлетворённо потёр ладонью о ладонь, представил растерянное лицо бывшего друга и, как бы обращаясь прямо к нему, продолжил:

«Они теперь знают, Лёва, когда ты выходишь из дома, когда в дом, когда в банк, а когда в офис. Когда к маме ездишь. Ты привет от меня ей давно не передавал? Передай! Так и скажи – Женька Смирный передаёт вам, Октябрина Савельевна, большой привет! Бабу твою тоже отследили. Ничего бабёнка… Рогатый ты, Лёва! Ох какой ты рогатый… А она молодец! Она «капусту» стрижёт и с молодых и со старых. Ты же, похоже, так и не понял простой истины: бабам нужен не ты, а твои деньги. Давал бы больше, глядишь голове было бы легче. Меньше рогов – легче голове! С тобой, Лёвчик, дела на днях закончим, потом я ей займусь. Ты не представляешь, Лёвчик, как я ей понравлюсь. Я неделю виагру жрать буду, чтобы она подо мной извивалась и просила, чтобы я её трахал ещё и ещё. А я и буду… А ты в это время жизнь свою спасать будешь, плакать будешь и просить, чтобы не отбирали у тебя твою поганую жизнь, – от предчувствия скорой мести Женя покраснел и покрылся потом. Пальцы сжались в кулаки, губы безмолвно шевелились, произнося угрозы… Наконец, он выговорился. Сделал паузу и жестко, как кувалдой по железу. Как приговор, резюмировал: «Пи-дец тебе!».