Книга Жизнью смерть поправ - Геннадий Ананьев

– Мария Петровна! Вы? Как же так? А дети?

Мария зарыдала. Хохлачев, смущенно проговорив: «Ну, дела…» – направился к добровольцам и заговорил с ними откровенно, что предстоит тяжелая борьба и кто не готов к ней, тот может уйти. Несколько мужчин после этого смущенно растворились в темноте. Оставшимся он лично выдавал оружие, расспрашивая, откуда человек эвакуировался и как оказался в плену, – он делал все, как положено делать командиру, принимавшему пополнение, но нет-нет да и оглядывался на Марию с Андреем.

Мария же все не решалась говорить о детях. Все эти дни она проклинала себя, что не послушала Андрея и не уехала к родителям. В гибели сыновей и дочери (она теперь почти не надеялась, что Витя и Женя остались невредимыми) винила только себя и страшилась упрека мужа. Она готова была, сжавшись в комочек, уснуть на этих сильных руках, чтобы никогда больше не проснуться.

Наконец Мария попросила:

– Пусти меня, Андрюша.

А когда он поставил ее на землю, опустилась на колени и припала губами к его руке.

– Прости меня, Андрюша. Нет детей у нас… Нет! Не послушала тебя, дура…

– Ты что, Маня? – воскликнул Андрей, вновь подхватив ее на руки. – Ты что?! – прижал ее к груди. – Успокойся. Расскажи все, как было.

С трудом сдерживая рыдание, Мария рассказала, как бросил ее на дороге Эрземберг, как она шла домой, пока не обессилила совсем, и тогда ее, почти потерявшую сознание, подобрал грузовик. Ее накормили, но молоко пропало. Женщины, ехавшие в кузове, сделали соску из хлебного мякиша и попросили шофера завернуть в какую-нибудь усадьбу за молоком, но в усадьбе их арестовали немцы и айзсарги. Шофера, который ударил немца монтировкой и попытался скрыться в лесу, застрелили.

– Два дня мучилась Галочка… – всхлипывая, говорила Мария. – Два дня! Похоронили ее у дерева, под иголками! – снова зарыдала, но пересилив себя, продолжила: – А Эрземберг поехал в поселок. Несдобровать нашим сыновьям. Нет у нас детей, Андрюша… Нет! Во всем виновата я!

– Это война, Маня…

У Андрея разрывалось сердце от жалости к обессиленной, исстрадавшийся жене, с отчаянием думал он о погибших детях своих, был подавлен вот так неожиданно свалившимся горем, по щекам его катились слезы, но в темноте их не было видно, а говорить себя Андрей заставлял как можно спокойней:

– Варвары на нас напали. Варвары. По всей стране горе, Маня, – в голосе его появился металл. – Я буду мстить! За твои слезы! За смерть детей! Жестокая будет месть! Ох, жестокая!

– Верно, Андрей. Кровь за кровь! – поддержал Барканова Хохлачев, который подошел к ним и, услышав конец разговора, понял все. – Утешать вас, дорогие, не буду. Да и чем утешить? Одно скажу: мстить будем беспощадно!

– В Ригу пробьемся, уедешь, Маня, к своим. Поживешь там, пока прогоним фашистов.

– Нет, Андрюша, я останусь с тобой! Я буду убивать фашистов. Я смогу. Я сумею… – повторяла она, как во сне.

– Точка. Пойдемте к машинам. Поспать нужно часок.

Но ни Мария, ни Андрей так и не уснули, хотя лежали тихо на разосланных шинелях. А как только прозвучала команда «подъем», Мария вновь разрыдалась. Андрей, обняв ее и поцеловав, сказал твердо:

– Если, Маня, ты решила бить врагов, зажми нервы в кулак. Договорились?

Она вытерла уголком косынки слезы и, сдерживая рыдание, пообещала:

– Я постараюсь, Андрюша. Я – смогу.

Когда садились в тупорылые немецкие грузовики, она уже казалась спокойной. Села в кабину рядом с Андреем, прижалась к нему и молча стала смотреть на дорогу, которая вначале медленно, потом все быстрей и быстрей побежала навстречу. Автомат держала на коленях. Бережно. Как ребенка.

Ехали без остановки, словно не было войны, не было кругом фашистов, и Андрей начал уже думать, что они опередили вражеские части и вот-вот встретят полки Красной армии. Он даже сказал об этом вслух, но Мария с шофером промолчали.

Под вечер головная машина остановилась у неширокой, но глубокой реки: мост оказался взорванным. Пограничники пошли было искать брод, но их с противоположного берега обстреляли. Они ответили огнем, а машина попятилась от берега в лесок, где остановилась вся колонна. Все ждали команды, но только через полчаса начали передавать от машины к машине: «Начальники застав – к капитану!»

Подбегая к коменданту, Барканов увидел краскома-пехотинца и подумал с радостью: «Наконец-то! Теперь получат фашисты по зубам!»

Когда же собрались начальники застав и краском, представившись комбатом, заговорил, Андрей понял, что подобные надежды несбыточны…

– Немецко-фашистские войска блокировали Ригу с севера и северо-запада, чтобы не пропустить наши отступающие части на помощь обороняющемуся гарнизону. Наш стрелковый полк начинает прорыв с наступлением темноты. Задача пограничников прикрыть правый фланг. Это – приказ командира полка.

– Вопросы? – спросил Хохлачев начальников застав и, понимая, что никто сейчас не задаст никакого вопроса, что каждый выполнит любой приказ, все же подождал немного, как и положено было поступить командиру. Заговорил сам, после малой паузы:

– Машины оставляем. Готовьте людей к пешему маршу. С собой взять только необходимое. Главное – оружие и боеприпасы. Лишнее имущество и машины сжечь! – И вновь спросил: – Вопросы? Если нет, выполняйте.

Медленно тянулось время. Солнце, казалось, остановилось над лесом, словно боялось уколоться об острые вершины сосен, а лесной воздух – душный, просмоленный, густо настоянный на хвое, – дурманил. Хотелось развалиться на теплом хвойном ковре и лежать, ни о чем не думая, ничего не замечая вокруг, кроме клочков видневшегося сквозь ветки раскаленного бездонного неба. Но только на минуту позволил себе Андрей расслабиться. Он, поцеловав Марию, сказал, вставая:

– Лежи. Отдыхай. Трудная впереди дорога.

Пошел к бойцам, набивавшим под развесистой сосной автоматные магазины патронами.

– Что, разморила жара? – бодро спросил Андрей, сел рядом с красноармейцами, глянул на тускло поблескивавшие промасленными гильзами цинки, и попросил: – Дайте-ка мне.

Он споро набил несколько магазинов, потом взял ленту к «максиму» – все делал быстро и вместе с тем поторапливал подчиненных.

– Каждая лишняя пуля в бою – смерть фашисту. А усталость, что ж, нужно перебарывать. Почаще пот вытирайте с лица, вот и порядок будет. Снарядимся до отказа, возможно, часок выкроим для отдыха.

Но они сэкономили больше. Часа два поспали, подложив под головы жесткие вещмешки. Только Андрей так и не смог заснуть. Думал о детях, о Марии, пытался понять, отчего приходится отступать и отступать, хотя (он видел это) многие пограничники готовы были лучше погибнуть в бою, чем выполнить приказ об отступлении. И еще мелькнула у него предательская, как он оценил ее, мысль: почему не вступили в сражение с фашистами части поддержки пограничных войск, и обороняться им пришлось самим, не имевшим на вооружении ни артиллерии, ни танков? Более того, ими начали затыкать дыры. Вот и теперь командир полка (целого армейского полка!) определил им прикрывать свой отход. Он отмахнулся от подобной кощунственной мысли, а она была ой как справедлива. Не затыкать бы прорехи отлично подготовленными бойцами, а использовать их в разведке, как это делалось в России испокон веков, да вести борьбу с диверсантами и шпионами, которых немцы забрасывали в наши тылы, чтобы сеять панику, разрушать коммуникации и, что весьма вредоносно, следить за каждым передвижением наших войск. Наши же батальоны, полки и даже дивизии, разрозненные, зачастую не знали, где противник и куда он наносит главный удар. К такому использованию пограничников в конце концов придут наши маршалы, чьи бронепоезда так и остались на запасных путях вплоть, почитай, до Сталинграда, но с опозданием. Придется вместо погибших при затыкании дыр западных пограничников собирать с миру по нитке со всех границ Союза, оголяя их. Но подобный масштаб бедствий, нанесенный в первые месяцы войны, не мог сталь достоянием начальника заставы, поэтому он отмахнулся от возникшего сомнения, чтобы не расслабляться перед предстоящим тяжелым боем. Приказ надлежало выполнить во что бы то ни стало, но, главное, – с малыми потерями, поэтому нужно думать только о том, как ловчее биться с врагами. А они, эти первые бои, по понятиям Барканова, были успешными, и каждый раз он надеялся, что после очередного успеха, как под Вергали, под Венспилсом, начнется наступление, но следовал новый приказ об отходе, и приходилось подчиняться…