Книга Краски Алкионы - Маргарита Азарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, да, понимаю, но я не об этом.
– Доктор, я искренне верю, что вы сделали всё возможное для моего друга. Я вам очень благодарен за него.
Вениамин предпринял ещё одну попытку воздействовать на уголки памяти Марселя:
– Твой попугай Джордано не на шутку загрустил, – сказал оп. – Я даже боюсь за его здоровье. Я не могу смотреть на то, как оп страдает. Если бы я знал, что птицы так привязываются к человеку и могут так переживать его отсутствие, то я бы… по – что это я говорю. Забудь, – видишь, вырвалось это обидное «забудь». Не до иронии ведь нам сейчас. Совсем не до неё. – Я правда не знаю, что делать. Если бы это заключалось только в его постоянном молчании и неподвижном сидении на одном месте. Так он же выщипывает из себя свои перья. Может, мне сходить к ветеринару? – Вениамину показалось, что в глазах Марселя мелькнула сочувственная заинтересованность. Но было ясно: это чисто сострадательная эмоция, и кто такой попугай Джордано, его друг явно не помнит.
Изо дня в день я приходил в больницу, и эта ситуация повторялась: Марсель был рассеян, будто под гипнозом, как уверял врач. А в другое время вёл себя адекватно. И если бы не амнезия, то казался бы совершенно здоровым человеком. Логического объяснения для этой ситуации не находилось, и все мы были в ожидании, но каждый – своей развязки событий: врач – окончательного заживления раны на голове пациента и возвращения памяти. Вениамин… Ему этого было мало. Он хотел возвращения Марселя к творчеству… – а вот чего ожидал сам Марсель, это оставалось тайной за семью печатями. Да и ожидал ли он чего-то?..
Вениамин пришёл не один, а в компании с девушкой – худенькой, угловатой, но не лишённой привлекательности. Со словами: «Вот это Алла, помнишь, я вчера тебе о ней рассказывал, мы дружим втроём с детства», – он неспешно направился от двери палаты ко мне, но Алла, опережая его, бросилась обнимать меня и потом резко отодвинулась, поняв, видимо, что я не узнаю её.
– Хватит притворяться, я не верю, слышишь, не верю, – сказала она с вызовом. – Ты не мог меня забыть. Столько мы с тобой вместе пережили, ты не мог! – повторила Алла. Потом она торопясь стала рассказывать эпизоды из нашего детства. Мне очень не хотелось её огорчать, я глупо улыбался, кивая головой в знак согласия, но, видимо, не такой реакции она ждала от меня… – У тебя глаза пустые, – сказала Алла. – Ты действительно ничего не помнишь, как же ты можешь…
Что хочет от меня эта смешная девушка, чтобы я выздоровел при её появлении? Я и сам бы не прочь осуществлению такого желания, но так огорчаться… Это же не в моей власти, а во власти прозаических, физиологических процессов головного мозга… Потом она сидела жалкая и потерянная и безучастно смотрела в пол, пока Вениамин читал мне про Алкиону. Поведение Аллы не особенно трогало меня, а вот рассказ Вениамина о птице зимородке захватил меня целиком, и я непроизвольно только и делал, что наносил карандашные наброски этой птички в блокнот.
Мария Григорьевна уже вернулась после отпуска на работу и, по моей просьбе, чаще чем к другим заходила к Марселю.
Но вот однажды, в очередной раз придя навестить Марселя, я нашёл медсестру не менее напуганной, чем месяц назад, когда я был у неё в гостях, и она мне рассказывала о странной птице, будто принёсшей Марселя. Она утверждала, что всё повторилось, но теперь она видела, как птица унесла его. Она надеялась, что это игра воображения, вскрикнув, она побежала к Марселю в палату. Кровать была пуста. Он исчез из больницы так же странно, как и появился…
Алла всегда внешне выглядела спокойной. И невозможно было догадаться, что с ней творится в данный момент. То, что выходило из под её пера, шло вразрез с реальным её поведением и представлением о ней. Сбивало с толку. Лишь изредка, видимо, выйдя из образа, она показывала своё истинное лицо, потом, вдруг спохватившись, ситуацию представляла так, что совсем не было понятно – это она изображала фрагмент произведения или это её истинные переживания, касающиеся непосредственно её, а не выдуманного сюжета.
Треугольник запутанных взаимоотношений – Алла, Вениамин, Марсель – дополнял своими руслами и истоками друг друга. Раньше, если они расставались на долгое время, то им казалось, что жизнь потеряла смысл, настолько они нуждались в экзистенциализме друг друга. Этот термин в их обиход вошёл с лёгкой руки Аллы. И совсем не потому, что она увлекалась философией. Однажды, в один из своих поведенческих отклонений от нормы, она взахлёб рассказывала о двух возлюбленных, пронёсших свою любовь до глубокой старости и ушедших из жизни вместе, не желая жить друг без друга. Увлажнённые глаза лихорадочно блестели, она театрально заламывала руки. Тогда она и рассказала об этом термине – экзистенциализме, направлении в философии, рас сматривающем человека как уникальное духовное существо, способное к выбору собственной судьбы. Впервые столкнувшись с ним при чтении о мужчине, пронёсшем романтику своих взаимоотношений с женой через всю свою жизнь, будучи учёным, развивающим понятие экзистенциализма в своих работах. Вениамин сам не понимал, почему именно это воспоминание пришло ему в голову сейчас. Да, Алла – она иррациональна по сути. Как он был глуп в восприятии её. Он не понимал её совсем, а считал, что раз она всё время с ним, на виду, ведь в редакции и помимо неё встречались буквально каждый день, то читает Аллу как открытую книгу. Оказалось, её глубокие, человеческие, женские переживания были недоступны его пониманию.
Когда Вениамин прочитал её «Шляпку», он был уверен: всё под контролем. В этой вещи нет ничего автобиографичного, нет ни единого её переживания, переживания Аллы. Всё это – вымысел. Блуждание, поиск своего стиля выражения мысли. Он так и сказал Марселю, даже приписав эту работу больше к понятию поиска красоты жизни. Ведь, следуя Уайльду: красота – в глазах смотрящего. Может, красота – в словах пишущего, или красота – в мазках рисующего. Вот и эта вещь, «Шляпка», ему казалось, направлена на то, чтобы выявить красоту, показать, как она, Алла, понимает её.
И что теперь? Теперь он в растерянности. Друг исчез странным образом с больничной койки, a Алла повторила судьбу своей героини… только вот её изуродованное тело, забрызганное кровью, и голова вряд ли могли претендовать на красоту и рассуждать о прекрасном. Как это случилось, в какой момент произошёл тот роковой надлом, приведший к тому, что она сделала? Может, это случилось тогда, когда она смотрела в глаза Марселя там, в палате, где он беспомощный лежал на больничной койке, пытаясь победить его амнезию, вызвать в нём воспоминания о ней. Она не понимала, как он мог её забыть. Это невозможно, так не бывает. Это может случиться с кем-то, но не с ним. Алла рассказывала ему истории из их обще-го детства, а Вениамин сидел за дверью и, слушая, еле сдерживал себя от слёз, хотя никогда не считал себя настолько сентиментальным. Когда? Потом они с Аллой молча шли из больницы. Вениамин стал её успокаивать, убеждая, что всё образуется. Марсель обязательно вспомнит её. И неожиданно для себя сделал ей предложение. Что его толкнуло в этот неподходящий момент сказать: выходи за меня? Но ответа не последовало. Она молча погладила его по щеке, повернулась и медленно пошла к метро. А наутро он узнал, что её нет. Почему он не проводил её до дома? Личная обида? Эгоизм? Что это по сравнению со смертью любимого человека. Оказывается, она всё это время ждала, что Марсель будет с ней. До этой роковой последней поездки к Никосу его сердце было свободно. Он не был влюблён. Алла бы это почувствовала, узнала бы, наконец; Марсель не стал бы скрывать свои чувства. Теперь она от Вениамина знала обо всём, что касалось поездки Марселя, и о его любви тоже. Вот она – последняя капля, последний звонок для прыжка…
