Книга Горячая вода - Андрей Цунский

А у меня, вопреки музыкальной школе, есть слух. Мне трудно слушать то, что плохо записано. Да и кассеты дороги. Пластинки лучше. Тем более что во дворе все потихоньку напевают, мелодию я уж как-то услышу, а транспозиция под свой голос для меня не проблема. Это вызывает вопросы: почему играю не так, «как надо»? То есть как написано в журнале «Ровесник».

А мои учителя игры на гитаре пока Алексей Кузнецов и Николай Громин. Не удивляйтесь, именно так. Первая их большая пластинка – «Джазовые композиции» – заслушана мною до совершенно «запесоченного» состояния. В результате первая мелодия, которую я научился играть так, что не было противно самому, был «Сент-Ауис Блюз». Залезать ниже десятого лада на грифе было трудно, рука была поставлена криво, но результат уже был. Переучиваться пришлось у Аеши – сына дяди Эйно. Но уроки скоро кончились – он защитил диплом в университете и уехал строить атомную электростанцию. Куда-то под Мурманск, в город под красивым названием Полярные Зори.

А пластинки добывать было все труднее, я ходил в «Мелодию» и в конце месяца, и в конце недели, и в конце дня. И примелькался там продавщице.

Продавщица была красивая и с музыкальным образованием – она окончила музыкальное училище. Звали ее – перед этим надо сделать вдох и успокоить частоту пульса – Эстери. У нее были огромные серые глаза, и понимания мы достигли быстро – у нас были общие вкусы.

Это благодаря Эстери у меня составилась чудесная виниловая коллекция. Она оставляла мне самые лучшие пластинки, рискуя схлопотать выговор или остаться без премии. Первая пластинка, которую ей удалось для меня придержать, была в бракованном конверте, так что она и не рисковала в этом случае. Но потом оставляла мне самое лучшее. И без всякого брака.

Иногда мы играли в такую игру: вторая продавщица ставила в отделе рядом бобину, не говоря нам, кто играет, или пластинку, так чтобы нам не было видно конверта, – и мы угадывали произведение и исполнителя. Через полгода я узнавал десятка три дирижеров по манере исполнения, не говоря о джазовых музыкантах, если бы проводились музыкальные викторины «на слух», я бы всегда побеждал в них – спасибо Эстери и ее подруге.

Маму я теперь просил привозить из командировок исключительно пластинки.

А как-то зашли мы с папой и увидели на прилавке двойной альбом Гершвина – симфоническую сюиту «Порги и Бесс», Концерт фа-мажор для фортепиано с оркестром, «Американец в Париже» и Рапсодия в стиле блюз. Дирижировала Вероника Дударова. Не самое мое любимое исполнение. Но тогда это была единственная доступная пластинка Гершвина в полноценном симфоническом звучании. Грустный парень, которого я потом не раз видел возле консерватории и на концертах, но так и не познакомился, смотрел на альбом из двух пластинок в картонной коробке. Три сорок… У меня не хватало рубля с мелочью. Папа выручил. Парень ушел из магазина печальный-печальный. Если бы был только повод познакомиться, я бы дал ему переписать обе пластинки. Сейчас бы я ему этот альбом перекатал на два обычных лазерных диска – просто на память.

Слушай, если прочитаешь ты это, и случай этот вспомнишь, и меня узнаешь, – извини, что на «ты», ты был тогда постарше меня – ты меня найди. У меня теперь столько Гершвина, что такой коллекции ты и в фонотеке консы, может, не найдешь. Даже точно не найдешь… Если тебе, конечно, еще нужно. Ну да ничего – просто так найди. Кофейку попьем. Чтобы без ошибок, скажешь мне, где лежал альбом. Ты не забыл, я точно знаю. А я тебе дам отзыв. Судя по тому, как ты на этот отзыв смотрел, какими глазами, я тоже не ошибусь…

Эстери… Я ее иногда встречаю в городе. Тогда я мучился ревностью – у нее появился поклонник, и он, похоже, преуспел. А мне бороться с ним было трудновато. В двенадцать-то лет…

Эстери…

Опасная фамилия

После смерти бабушки мы с мамой ездили в Астрахань к тетке – к Иринке. По дороге была пересадка в Москве, и я потребовал, чтобы меня отвели в Мавзолей. Отстояв длинную очередь, я посмотрел на то, что там, в Мавзолее, лежит, и мужчина с повязкой «распорядитель» на рукаве спросил меня с нарочитой торжественностью: «Ну как, запомнишь этот день?» Я ответил совершенно искренне и прямо: «Конечно! Не каждый день видишь чучело Ленина!»

Повисла тишина… Всем стало страшно. Вдруг кто-то крикнул: «Товарищи, это ребенок! Ребенок сказал!» От Мавзолея наш кусок очереди разлетелся со скоростью осколочной гранаты. Но это, что называется, не по делу возникшая ретроспекция. Так. Провокация памяти. Глава о другом.

Футбол во дворе как-то не задался – дождичек пошел, и вдруг родители закричали, что надо занимать очередь в ЖЭК за талонами. Дело обычное. Мы заворчали, ЖЭК был от нас пяти шагах, и как только его откроют, мы должны были занять первые позиции, а одного делегировать во двор орать под окнами, что «уже дают» и родителям пора брать квартирные книжки и идти. Случалось, что талонов не хватало. Тогда можно было и без продуктов остаться. Не без всех, конечно. В свободной продаже всегда была зеленая студнеобразная масса – «зельц». Ее не покупал никто, даже самые бесстрашные. Тем более что дырки в туалетах так и оставались еще незаделанными. Из маргарина вырезали полушария, в которые втыкали спички, чтобы было похоже на ежей. Так украшали витрины.

Олега Родиончик комментировал, прямо скажем, хреновое продовольственное положение в нашем городе по-своему. Он считал, что нечего удивляться и что по-другому и быть не может:

– Все всегда в Москву увозили. И всегда все было по талонам, что вы мне шурупы в башку заворачиваете? Пушкина читали?

Цитата из Пушкина в устах Родиончика была сама по себе делом стоящим того, чтобы послушать. Все притихли.

– «Евгений Онегин», медалисты-онанисты! Слушайте!

Родиончик извлек из сумки, которую подложил под тощий зад, сидя на мокром после дождя теннисном столе, распухшую от воды книжку из серии «Библиотека школьника», послюнявил пальцы, долго шерстил страницы, пока не нашел нужного места:

– Во! «В “Талон” помчался: он уверен, / что там уж ждет его Каверин. / Вошел: и пробка в потолок!» Во! В те времена у них даже бухло по талонам было! Даже шампанское! Даже у дворян!

Мы дружно засмеялись, но он гордо и презрительно на нас посмотрел и показал длинный острый язык:

– «Гы-гы-гы»! Ржете, как ослы без морковки! Пушкин им уже не авторитет! Вот попомните меня, скоро все будут за талонами на чернила в очереди стоять! Будете еще свои слезочки пополам со «слезами Мичурина» бодяжить!

Не буду комментировать взаимоотношения Родиончика с Пушкиным, но талоны на спиртное через несколько лет и правда появились, и даже прославили на весь Союз наш дом – причем очень недоброй славой. Но, как говорится, нет пророка в своем отечестве, а уж во дворе своем – тем более. У нас, оказывается, был.

К талонам мы давно привыкли. Сначала ввели талоны на мясо – в середине семидесятых. Выдавали их на большие праздники и День освобождения города от фашистских захватчиков. Так как город наш взяли в свое время финны, а теперь у нас с ними дружба, да и каждый третий в городе – финн, национальность захватчиков в именовании праздника не уточнялась. Талоны были маленькие, прямоугольные – из такой бумаги, как обложки тетрадок, зеленые, и на них было написано только слово «ТАЛОН» большими буквами и маленькими – «май» или «ноябрь».