Книга Парижанка в Париже - Всеволод Кукушкин

На этом вопрос идентификации блондинки и был полностью исчерпан.

* * *

1814 год. Париж, 15 мая.

– Василий! – окликнул Васильчиков казака Малкина, мечтательно глазевшего в окно на начинавшийся закат. На лице у парня было выражение какой-то отстраненности, даже удовлетворения. – Что, о доме вспоминаешь?

– Никак нет, ваше благородие! – бодро и даже смело гаркнул Малкин, а глаза у него загорелись хитро и одновременно с теплой, какой-то небывалой телячьей кротостью. – Да я тут ходил на рюанфан, к девкам, они дюже ласково казачков приголубливают. Ну и причастился, пост ведь еще когда кончился, нынче можно.

– Ты, случаем, не насильничал? – поинтересовался поручик, заподозрив шустрого парня в каких-то действиях, предпринятых в то время, пока он изучал бумаги в канцелярии у Чернышева.

– Как можно, – возразил казак. – Я приказ знаю, ни-ни!

– А что морда такая довольная? Что было-то?

Васильчикову вдруг стало интересно, как это неграмотный казак, родом откуда-то из Оренбуржья, правда, ловкий и ухватливый, сумел объясниться с французской проституткой и получить при этом полное «причастие».

– Что же ты ей сказал?

– А их там три штуки было, как я вошел на второй этаж, так они и кинулись ко мне. Я одну выбрал, обнял и говорю: «Давай, мамзель, быстро, быстро!». А они уже по-русски разумеют, одна сразу залопотала: «О, бистро, бистро!» – и потянула меня в маленькую комнатку. Она чего-то решила в зеркальце посмотреться, и спиной ко мне обернулась, а мне уже невмоготу. Я ей юбку задрал сзади, штаны спустил, ну и по-казацки пошел. Она потом на подоконник облокотилась и только постанывала тихонько, да крутилась по-всякому.

– Удовольствие получил?

– Еще какое! – откровенно признался бесхитростный Васька. – Теперь вот думаю, где еще монет взять, чтобы снова к ей пойти, когда в карауле стоять не надо будет.

– Смотри, привяжешься, а нам ведь по-всякому уходить из Парижа придется. Что делать будешь? А неровен час, обрюхатишь ее?!

Об этом казак не задумывался и от вопросов поручика только зачесал затылок. Для его сознания это было слишком сложно. На селе, коли обрюхатил девку, так все ясно, женись, а тут?! Но уж больно хороша была парижанка, особенно когда после первого раза скинула свои одежки – крепкая задница, еще упругие груди с острыми сосками, напоминавшими клювики каких-то пичуг, и руки такие ласковые…

– Вот тебе монета, но не на девок! Сходи к цирюльнику, постригись, а то своими космами всех девок перепугаешь, – Андрей хотел хоть как-то облагородить этого нагайбака, доставшегося ему в помощь от атамана Серебрякова.

«Сукин сын Бонапарт, – рассуждал про себя поручик. – Сколько бед натворил по всей Европе! Мало ему Франции оказалось. Сколько крови пролил, сколько невинных душ загубил. Ведь сколько людей сделал несчастными, сколько молодых девушек сделал вдовами, не дал им познать радостей полной жизни. Им бы детей рожать, радоваться, а остались они пустоцветами…».

В общем, это типичная российская черта – сокрушаться по поводу бед всего человечества, забывая про свое собственное бытие.

Днем Васильчиков тянул рутинную лямку, выезжая время от времени в сопровождение императора, генерала Раевского или еще кого. Вечером сопровождал генерала Чернышева в театр, стараясь приучить свое ухо к театральному французскому. Это давалось ему без больших усилий. Однажды ему выпали два билета на спектакль, который он уже видел, и он подарил их Полин и ее маман. Надо ли говорить, что после представления Полин заявила маман, что должна поблагодарить русского офицера – в окне его комнаты еще был виден свет. Андрей и думать не мог, что юная француженка может оказаться столь страстной и искушенной в любви. И ведь вся эта страсть могла и должна была предназначаться ее Люсьену, сложившему голову три года назад по приказу Наполеона где-то в Испании.

И вот теперь ее утешением служил русский офицер. Но главной движущей ими силой стала все-таки обычная земная страсть. А она чревата потерей осторожности.

* * *

Москва, 2009 год.

В какой-то момент и Аня, и Николай ощутили, что им стало не хватать общения, что все происходящее – не просто «мгновенная вспышка».

… Вечерний звонок на мобильник – мелодия рингтона была новой и «мягкой», теперь «Николя» шел под «Облака» Рейнхардта – обрадовал Аню, которая в тот самый момент думала о том, куда он мог запропаститься.

После ничего не значащих фраз Николай приступил к главному вопросу – как она отнесется к тому, чтобы завтра сходить в театр? А как к такому предложению можно отнестись? Хорошо она отнесется, не будет притворяться, что у нее в Москве каждый день наглухо забит и вообще она что-то подкашливает и так далее, и тому подобное.

– Отличная идея, – энергично ответила Анюта, – давай договариваться, где и во сколько встретимся. Кстати, в какой театр?

– А ты в какой хочешь?

– С тобой – в любой.

– Вот, ты даже стихами заговорила, – бесхитростно восхитился Николай, расценив слова девушки как лестный комплимент своему «мачо». – Я тебе после изучения афиши в интернете перезвоню. А на оперу или в цирк билеты брать?

– И два билета в оперетту! – на Анюту снизошло веселое настроение.

– Вот это сильно! Скоро перезвоню, вот только разберусь, чем Москва балует жителей и гостей столицы.

* * *

Любовь похожа на удушающий прием в дзюдо – попадаешься на него неожиданно, но вырваться почти невозможно, остается только постучать ладонью по ковру или по подушке, признавая свое поражение и оставаясь лежать на лопатках.

Николя был доволен своей нынешней жизнью, у него вновь появилась то самое творческое чувство, состояние, которое по-новомодному называют креативностью. А потерять эту самую креативность он боялся больше всего. Правда, его креативность проявлялась по большей части в дневной работе, а все ночные фантазии он передоверил Ане, взяв себе роль ведомого. И хотя стабильность, отсутствие конфликта предполагает некоторый застой, для него это означало, что он может сосредоточиться на той идее, которая требовала своей реализации, но пока что ускользала. Как кокетливая дамочка из тесных объятий, которая не могла решить, того ли мужчины эти объятия. Как в бородатом анекдоте, когда девица в темноте кино в сельском клубе восклицает: «Мужчина, уберите руки! Да не вы, мужчина! Вы – можете оставить…».

* * *

В институте Николай сидел в своем небольшом кабинете и делился с давним другом еще по университетской скамье Петром Микуленко, впечатлениями от прожитых последних месяцев. И как, наверное, три четверти молодых мужчин, окажись они на его месте, немного хвастался, как ему повезло встретить Анну, какая она прелестная и достойная.

– Сигизмунд, но ведь могут быть и дети! – со смехом заметил Петр.