Книга Средство от облысения - Наталья Нестерова

– Мне очень понравилась ваша поэзия, – выдавила Лена, – так импрессионистично и…

Второе слово она забыла.

– Вы тонко понимаете, – зашептал в ответ поэт. – Предчувствую в вас тонкую душу. Ах, какой запах от вас исходит, он кружит мне голову.

Шульгин уткнулся ей носом в плечо и шумно засопел.

Лене стало неловко. «Моль ты, что ли, – подумала она, – нафталин тебя притягивает».

И осторожно отлепила от своего плеча мохнатую голову.

– С каких языков вы переводите? – спросила она.

– С удмуртского, нанайского, башкирского.

– Все их знаете? – поразилась Лена.

– Нет, конечно. Зачем? Есть подстрочники. Это вообще было в прошлые времена, когда издавали творчество малых народностей. Перевод как способ самовыражения меня не привлекает. Истинное вдохновение индивидуалистически рефлекторно.

– Да, конечно, – кивнула Лена, делая вид, что поняла мысль поэта.

Поэт Шульгин провожал Лену домой. Всю дорогу до метро и от, в вагоне, наклонившись к ее уху, он читал свои стихи. Лучше бы он этого не делал, так как у Лены от его поэзии разболелась голова, нахлынула тоска, воспоминания о том, как Володя читал ей в молодости Блока. Портрет поэта так и остался незаконченным… Лена шмыгнула носом – слезы подкатили.

– Боже! – Шульгин захватил ее руку и принялся осыпать поцелуями, быстро двигаясь от кисти к плечу. – Какое сопереживание! Какая тонкая душа!

Он уже вознамерился впиться ей в шею, но Лена вывернулась и облегченно заявила:

– Мы пришли, вот мой подъезд.

– Послушайте из моего раннего. Вы должны оценить!

И опять замолол рифмованную белиберду, открывая перед Леной дверь.

Шульгин надоел Лене смертельно. Своим творчеством он на корню задушил проклюнувшееся было у Лены чувство гордости за свой успех и забытое волнение, которое бывает на свидании с молодыми людьми.

«Из раннего» Шульгин дочитал на ее лестничной площадке.

– Замечательно, – сказала Лена устало. – Я провела чудесный вечер. Спасибо вам!

Поэт захватил ее руки.

– Вы не хотите пригласить меня на чашку чаю? Я еще вам почитаю.

Привести этого лохматого домой, где дети, и дальше слушать? А вдруг Володенька вернулся?

– Уже поздно, – сказала она торопливо. – Дети и муж уже, наверное, спят. Вернее, муж не спит, ждет меня.

– Как муж? – поразился поэт. – Алла сказала, что вы разведены..

– Она поторопилась. Мы помирились.

– Но помилуйте, – в голосе поэта звучало обиженное возмущение, – а что буду делать я?

– Поедете домой.

– На чем? Метро уже закрыто.

– На такси.

– На такси у меня нет денег.

Лена ссудила поэту деньги, которые он принял с видом оскорбленного достоинства, и, не прощаясь, стал спускаться по лестнице.

– Сам дурак, – пробормотала Лена, входя в квартиру, – прохожий в прихожей.

Володи дома не было. Лена тяжело вздохнула и отправилась в ванную смывать макияж.

Из зеркала на нее смотрело чужое, замученное, вульгарно декорированное лицо. Зачем все это? Глупости какие. Что она с собой наделала? Как теперь Володя на нее посмотрит? Что подумает? Он ее любит такой, какой она есть в натуральном виде. Или уже не любит? Хотелось плакать, но еще больше спать.

ОТКРОЙТЕ, МИЛИЦИЯ!

Наряд милиции забрал Володю из ДЭЗа (по старой терминологии – ЖЭКа) в районе Чистых прудов, где он расспрашивал об Иванове, живущем на улице Мясницкой. Сотрудницы ДЭЗа сразу настороженно отнеслись к его расспросам об Иванове, его комплекции и сережках жены Иванова.

– Зачем вам? – спрашивала техник-смотритель, удивительно похожая на Лену.

Володю это сходство коробило.

– Я должен Иванову большую сумму, – врал он, морщась. – У меня есть деньги, но я не знаю, когда он бывает дома, да и вообще, тот ли это Иванов.

– Подождите, – велела Ленин двойник и выскочила из комнаты.

Вернулась она умиротворенная, слегка злорадная и почему-то предложила Володе попить чайку.

– Мне некогда, – сказал он, – если вы не можете мне помочь, я лучше уйду.

– Нет-нет, – замахала руками двойник, – подождите, я сейчас документы подниму.

Две другие сотрудницы искоса рассматривали Володю, но, как только он поднимал на них глаза, тут же утыкались в бумаги и принимались лихорадочно их листать.

Когда в комнату вошли старшина и рядовой милиции, женщины дружно испустили вздох облегчения.

– Где наводчик? – спросил старшина.

– Вот он. – Женщины, как по команде указали пальцем на Володю.

– А ну, пошли! – велел ему старшина.

– Как это пошли? – возмутился Володя. – За что?

– В отделении разберемся, пошли, я сказал.

– Никуда я не пойду!

Володя не только пошел, но засеменил быстро, потешно и на цыпочках: рядовой профессионально оторвал его от стула, захватив сзади рубашку на вороте и придушив, потом поддернул брюки на спине вверх, и они болезненно передавили промежность. Володя чуть не скулил от боли, чертыхался и размахивал руками, пока его спускали в столь унизительном виде по лестнице и заталкивали в милицейский «уазик».

Бессонную ночь он провел в камере предварительного заключения в обществе хулиганов, воров и дебоширов. На допрос Володю вызвали только в полдень следующего дня.

– Следователь Егор Егорович Иванов, – представился очень низкого росточка мужчина одних с Володей лет.

Услышав фамилию, Володя вздрогнул.

– Ага, вот и мне интересно, – ухмыльнулся следователь, – почему все Ивановы? Что за специализация такая?

Он рассматривал список, конфискованный у Володи при задержании. Затем пододвинул к себе бланк протокола и стал спрашивать:

– Фамилия? Имя? Отчество? Год, место рождения? Адрес?

– По которому прописан или по которому живу в настоящее время? – уточнил Володя.

– Все запишем, и по тем, что промышляешь, тоже.

– Послушайте, это недоразумение. Никакой я не вор и не наводчик.

– А кто?

– Рогоносец.

– В каком смысле? – не понял следователь Иванов.

– В прямом, то есть в фигуральном. В этом списке любовник моей жены.

Следователю послышалось «любовники».

Он вытаращил глаза и вытянулся на три сантиметра.