Книга Поцелуй под дождем - Светлана Лубенец

– Ну, знаете! – рассердилась и тоже вскочила со своего стула Лариса. – А кто моему поколению навязал этот выбор?

Макароныч так удивился заявлению Ларисы, что перестал метаться по комнате и снова сел на диван.

– Браво! – довольно зло отреагировал он. – А можно про это поподробнее?

– Пожалуйста. – Лариса тоже опустилась на стул против него. – Мое поколение еще учится в школе. А ваше как раз и возглавляет наше телевидение. Примерно полгода назад я видела интервью с одной теткой, которую только что назначили директором одного из местных каналов. На вид она, кстати, старше моей мамы. Та тетка заявила, что собирается вернуть на свой канал утерянную духовность, и около часа рассказывала, как собирается это сделать. Так вот: такую гадость, какую он демонстрирует все эти полгода, вообще редко где еще увидишь!

– Может быть, ты в чем-то и права, но разве она не для вашего поколения старается? Разве вам не нравится то, что показывает, скажем, MTV, самый молодежный из всех каналов?

– Далеко не все! И не надо считать нас такими уж примитивными! А в случае с вами, например, все очень раскаиваются… Поверьте!

– Нет уж, позвольте все-таки не поверить.

– Но ведь вы тоже не правы! – расхрабрилась Лариса.

– Да? И в чем именно? – Макароныч очень выразительно посмотрел на нее. «Глаза у Макароныча карие… совсем как у Андрея», – подумала вдруг Лариса и спросила:

– Может быть, не стоит об этом говорить? Вы опять разнервничаетесь, а у вас сердце…

– Нет, отчего же! Очень интересно знать, в чем я перед вами провинился.

– Вы не провинились… или провинились… не знаю. Вы нас за людей не считаете! Для вас мы – «эти юнцы», «эти девицы». Это же ваши любимые выражения! А еще: «Встаньте!», «Отвечайте!», «Садитесь!», «Выйдите вон!» Мы не солдаты! А класс – не поле боя!

– А вы хотите, чтобы я на уроках разводил с вами всякие «сюси-пуси», «джага-джага»?

– Ничего подобного! Мы хотим, чтобы преподаватель, рассказывая, смотрел ученикам в глаза, а не бубнил бы себе под нос или в стену.

– Вы, Лариса, хотите сказать, что на моих уроках скучно?

– К сожалению, именно так… Но я лучше пойду, а то вы опять разболеетесь. Я совсем не хотела этого всего говорить… – Лариса встала и направилась к двери.

– Нет-нет, постойте! – Макароныч усадил ее обратно на стул. – Вы, наверное, говорите… правду… Я вас, молодых, не… чувствую. Вы где-то там… по другую сторону…

– По другую сторону чего?

– Даже не знаю, как лучше сказать… – Преподаватель надолго задумался.

Лариса не торопила его. Она еще раз оглядела комнату. Жена Макароныча умерла, и вместе с ней и в этой комнате все как будто умерло. Бледно-желтые, какие-то стершиеся обои, пустые и как будто холодные окна в каплях дождя, сгорбившийся на спинке стула военный китель, тонкий прозрачный стакан с водой и коробочки лекарств на письменном столе – все это было каким-то заброшенным и неживым. Здесь не радовали глаз никакие, даже самые простенькие, милые женские штучки, которые делают дом уютным. Не было ни горшочка с цветком, ни вазочки, ни яркой подушки… У Ларисы сжалось сердце от острого сочувствия к преподавателю. Он был на свете абсолютно один, никому не нужный и всеми оставленный. Его не любил никто. И… он уже не любил ничего. Ему некого было любить. А значит… ему было даже хуже, чем ей.

– По другую сторону… – повторил Макароныч. – Понимаете, Лариса, мне все время кажется, что вы все, молодые, по другую сторону нравственности и морали.

– Это еще почему? – возмутилась девушка.

– Дело в том, что я постоянно и, очевидно, совершенно напрасно всех сравниваю с Соней. Так звали мою жену. Я все время спрашиваю себя, прочему моя нежная прекрасная Соня лежит в земле, а эти девки… простите, к вам это не относится… – Он бросил быстрый взгляд на Ларису. – Которые матерятся, хлещут пиво прямо из горлышка бутылок, во весь голос орут о том, о чем в моей молодости говорить вслух считалось неприличным, да, вот эти чудовища – живут! А Соня… ее нет…

– Но не все же такие… – начала было Лариса, но Макароныч, сверкая глазами, ее перебил:

– А любовь? Разве вы умеете любить? Да вы даже не знаете, что это такое! Какая там любовь! Я вчера случайно переключил телевизор на этот ваш молодежный канал и в очередной раз ужаснулся. Молоденькая хорошенькая ведущая спрашивает аудиторию, при каких условиях присутствующие получают наибольшее удовлетворение от секса. И юнцы… да-да! эти юнцы, зная, что их видит чуть ли не вся страна, рассуждали о том, что если партнер нравится, то сексуальные ощущения гораздо богаче. Вы понимаете, Лариса?! Значит, вполне нормален секс и с тем, кто не нравится ! Только ощущения тогда побледнее! А как же любовь? Ее что, больше нет? Куда вы ее дели? – Макароныч почти кричал.

Лариса, еле сдерживавшая себя во время монолога учителя, на последнем его вопле тоже сорвалась в крик:

– Да что вы знаете про нас?! Я уверена, что и в ваше время были сволочи, которые… без любви… Только их по телевизору не показывали! К тому же ваши пересахаренные сказочки вроде «Свинарки и пастуха» не лучше!

– Этот фильм не моего поколения. Но лучше сказочки, чем грязь!

– Лучше любовь, чем сказочки!

– Да где она, любовь-то? Вы ее видели? Разве вы знаете, что это такое?

– Знаю… – Лариса вдруг растеряла весь свой пыл. – Я, например, просто… умираю от любви… – И она почему-то стала рассказывать Макаронычу о себе, о любви к Андрею, о Никите с Наташей, о том, как она, Лариса, ходила к Линде, о кукле с белыми волосами… – Вы можете себе представить, в каком я была состоянии, если готова была стереть Лазареву с лица земли?! А вы говорите…

– Погоди-погоди, – встревожился Макароныч, вдруг забыв о том, что всегда старательно обращался к своим ученикам отстраненно, на «вы». – Так ты все-таки сделала куклу? А потом ее сломала?

Лариса кивнула.

– Знаешь, – учитель потер пальцем переносицу, – я, честно говоря, не очень разбираюсь в таких вещах, но, может быть, тебе стоит сходить в церковь?

– Зачем? – удивилась Лариса.

– Ну… ведь эта кукла была… как бы Наташей…

– И что? – занервничала девушка.

– А ты ее сломала…

– Но ведь я так… просто… Я в тот момент никакого зла Лазаревой не желала.

– Все-таки сходи, Лариса, сними с себя грех, поставь свечку за здравие!

– Может, и схожу… Я сама тем, что произошло, очень мучаюсь… А вы верующий?

– Не знаю… Может быть… Когда Соня болела, мы все испробовали, чтобы ее спасти. Ничто не помогало. Оставалось одно – вера. Она, правда, тоже не спасла ее, но как-то облегчила ее страдания. И я до сих пор хожу в церковь. Ставлю свечи. Только уж теперь… за упокой…