Книга Ступающая по воздуху - Роберт Шнайдер

Это был тот самый Лео, клятвопреступник по отношению к налоговому ведомству и автор городских пейзажей. Лео, которого Марго выставила из дома после того, как он вручил ей в печатном виде призыв: «Приглашаем Вас и Ваше горе». Амрай трогает Марго за руку и указывает глазами на старого знакомого. Марго глазами же отвечает: Я уже видела это и вновь принимается листать меню. Взгляд Амрай опять так и тянется к столику Эгмонда Нигга. Нет, это просто непостижимо. Он же все-гаки крестный Мауди. Мыслима ли такая непримиримость.

Нигг сидит за своим персональным столиком, откуда ему прекрасно видно все помещение ресторана. Гуэрри предупредительно заказал для него особый стул без подлокотников, сиденью помимо опорных конструкций снизу придали троекратный запас прочности, да еще и оправа из металлических уголков на болтах. Ведь однажды уже чуть не случилось несчастье, когда под глыбой плоти стул сломался, как спичка.

Господин критик всасывал устриц, мякоть которых с годами не стала нежнее. Он глотает их, вспоминая Амброса Бауэрмайстера (его и правда не хватает), и, расслабив лицевые мышцы, читает собственный комментарий на страницах «Тат». Нигг сам удивлен такому пиру остроумия. Он еще раз читает свой текст и находит его еще более искрометным. Он любит говорить редакционным коллегам, что когда сидит за машинкой, то пишет вовсе не он, что его пальцы послушны не ему. Можно сказать, ими Бог движет. Коллеги смеялись у него за спиной, но не потому, что были безбожниками, а потому, что в воображении рисовались телячьи колбаски пальцев, барабанящих по машинке.

Годы не щадили и его. В этом по-своему страстном, деликатном и живущем надеждой на торжество добра человеке постепенно скудеет вера в людей. Культурная общественность — а она здесь представлена весьма скромно, — словно сговорившись, решила, что его статьи, комментарии и обзоры выставок приобретают все более грубый по лексике, необъективный, а порой и оскорбительный характер. Яд разъедает его душу. Это умножает число мнимых друзей и трусливых недругов. Он упивается своей властью, точно мелкий князек. А на самом деле страдает от прогрессирующего недуга одиночества, хоть и скрывает это от самого себя. Вернувшись вечером из редакции и слушая в своей квартирке на Симонштрассе «You’ve got a friend»[9] Кэрол Кинг, он уже не может плакать. Не может он и уснуть, ходит кругами по комнате, наконец, натянув на себя футболку, ложится на кожаный зеленоклетчатый диван, онанирует и грустно мечтает о таком дне, когда его наконец успокоит близость женщины. Ему сорок три года.

Гуэрри лично обслуживает стол Латуров и Ромбахов. Пока что вся снедь состоит из супов и маленьких порций салата. Он скашивает глаза на матерчатые салфетки — хорошо ли смотрятся их пирамидки — и с улыбкой еще раз штампует свое «Buon appetito!»[10]

У Мауди влажные от пота ладони, и на лбу выступил бисер. Инес, Марго и Амрай смеются, она слышит это. Харальд ест, она слышит это. Ее взгляд погружается в чашечку с салатом. Крошево овечьего сыра оборачивается нагромождением айсбергов, которые она видела в телевизионном фильме про тюленей. Ломтик помидора — солнцем. Укроп, петрушка и мята превращаются в лесную чащу. Колечко лука становится луной. Вилка выскальзывает из горсти. Она тут же ее подхватывает и судорожно сжимает. То, что с ней творится неладное, замечает только Эстер. И память тут же возвращает ее на берег Рейна, в тот осенний день.

В темноватом углу «Черного петуха», где всегда попахивает писсуарной присыпкой, возле дверей туалета сидят двое мужчин. За столиком, который, понятное дело, никто не занимает по доброй воле, однако это — самое укромное местечко в зале. Один из них, с грушевидным носом и клешнями верхних конечностей, беспардонно пренебрегая всякой дистанцией, дышит в лицо двадцатилетнему парню, черные космы которого собраны в конский хвост. Уколовшись о щетину, грушеносый испуганно откидывает голову, чтобы снова сделать нырок вперед. Сыплются какие-то многозначные цифры, без конца повторяется сокращение ЭсБеПе (список баховских произведений). Полицейский Эдуард Флоре, неудавшийся исполнитель сочинений композитора, явно нашел себе новую жертву. Он, припечатанный прозвищем Эсбепе, страстно атакует чернявого. Тот же пялится на женщину в свитере цвета морской волны — на Амрай. Застывший взгляд, выпученные глаза и бугор кадыка свидетельствуют о переразвитости щитовидной железы. Эсбепе называет своего визави по имени.

Проклятый мордент, Бойе, хоть разорвись между четвертым и пятым пальцем. Упражняюсь как сумасшедший. Так нельзя. Черт бы побрал эти мелизмы. Но придет день, и я буду играть Каприччо СБП 992. Я выйду на сцену и скажу: «Позвольте сегодня исполнить для вас „Каприччо на отъезд возлюбленного брата“…» Ты слушаешь? На самом деле?..

Бойе не слушает. Он таращит глаза на Амрай, хотя их и не требуется таращить, они всегда такие.

Напротив этого столика какой-то совсем еще молодой мужчина пытается накормить ребенка. Тот хватает тарелку и шлепает ладошкой по risotto casareccio[11]. Мужчина не может удержаться от смеха, переходящего в сырой кашель. Оскал золотых зубов пугает мальчика, и он начинает реветь. Константин С. Изюмов берет его на руки и утешает нежной лаской. Малолетний житель Якоба явно не желает водиться с бывшим корреспондентом «Правды», а ныне обозревателем из газеты «Тат», специалистом по странам Восточной Европы. Видно, все же несовместимы русская и рейнтальская души. А малыш — ребенок приятельницы.

Изюмов вздрагивает, словно от прикосновения к его плечу чьей-то руки. Но никакой руки нет. И странное дело: его взгляд интуитивно переходит на девочку со светло-русой косой. Там, на изрядном удалении, в нижнем конце ресторана она стоит неподвижно и прямо, как свечка, скрестив руки над головой. Изюмов невольно вспоминает о сестре, покончившей с собой в Москве 15 мая 1970 года. Парадоксально, но факт: с тех пор, как он здесь, он ни разу не подумал о Соне.

— Сядь, пожалуйста, и ешь свой салат! — грозно повышает голос Амрай.

— Ребенок белее мела, — сокрушается Марго.

— А почему она потеет? — вопрошает Инес.

Девочка со светло-русой косой, пухлыми губами и веснушчатым лицом опускает руки, подходит к Амрай, обнимает голову матери, как никогда до сих пор не делала, прижимает ее к себе и вскрикивает. Руки ее падают, скользя по материнским щекам, и Мауди поворачивается к Инес. Звякают супницы и салатницы. Ладошки Мауди вспархивают на грудь Инес. Все вокруг замирают. Инес испуганно вздрагивает и стряхивает с себя детские руки. Она видит серо-зеленые глаза Мауди и не может вздохнуть. Не Мауди это глаза.

Девочка припадает к груди Марго. Лица лопаются. Марго хватает руками воздух, откидывается на спинку стула, но тут же приходит в себя, пытается успокоить ребенка. Девочка ускользает, перелетает на Харальда, зарывается в его волосы, пальцы поют гимн его ушам, рту, жестким губам. Поцелуй. Так Харальда никто еще не целовал. Даже мать.