Книга Форс-мажор. Рассказы - Олег Михалевич

Игорь зашел в каюту в очередной раз и принес огорчительное известие: по случаю шума и короткой стоянки всех отпустили на берег, в том числе повара, и питание для вахты выделено сухим пайком. Поэтому они дважды пили кофе, закусывая сыром, копченой колбасой и шпротами. Шум не прекращался. Ближе к вечеру Игорь открыл бутылку сладкого красного вина и начал подливать ей, но сам не пил, ссылаясь на ту же вахту, и это тоже было довольно подозрительно. Спать при этом хотелось отчаянно, и она с трудом подавляла зевки.

– Может, я лягу уже? – сказала она в короткое мгновение тишины.

– Конечно, конечно, – покивал он и отвел глаза, когда она начала медленно расстегивать кофточку. – Ложись, ложись, а я еще обход сделаю и тоже прилягу.

Крановщики работали неутомимо. Она разделась, легла в кровать на правый бок так, чтобы вторая подушка закрывала левое ухо, подумала, что пролежит в таком положении до прихода Игоря, и мгновенно уснула.

Проснувшись, она не сразу поняла, где находится. Через плотную штору пробивался слабый свет. Она отодвинула штору и посмотрела на часы. Шел второй час ночи. Игоря не было.

Люба натянула на голое тело легкий халат, вставила ноги в шлепанцы и пошла искать мужа.

Она поднялась по ближайшему трапу наверх и оказалась в рулевой рубке, в которую некоторое время назад Игорь приводил ее на короткую обзорную экскурсию. Яркие светильники наружного освещения заливали рубку мягким янтарным светом. Тени от оконных переплетов протянулись по светлому полу, как клавиши рояля, и слегка подрагивали, словно в такт лязгающей в трюмах какофонии звуков, создаваемых гигантскими пальцами кранов, и ей показалось, что она различает диссонансы Карла Орфа. Вслушиваясь, она прошлась вдоль раскинутых от борта до борта окон и вжалась в уголок за корпусом радара, где, подумалось ей, наверное, не раз выстаивал на долгих морских вахтах ее супруг. Лязг металла смешивался с каким-то странным подвывающим звуком, чем-то напоминающим волынку. Потом она ощутила за спиной движение, обернулась и увидала средних лет незнакомого темноволосого мужчину в одних трусах. У него было крепкое жилистое тело, грудь покрывала плотная волосяная поросль. Она вспомнила, что на ней тоже только тоненький, почти ничего не скрывающий халатик, представила, что может подумать Игорь, если тоже зайдет сейчас на мостик, и еще больше задвинулась за радар.

Мужчина подошел к какому-то устройству на стене, открыл дверку, повозился внутри, и подвывающий звук прекратился. Мужчина потянулся, запустил руку в трусы, поскреб там и, так и не заметив Любы, ушел. Но она еще долго не решалась выбраться из укрытия. Ей было жаль себя. В консерватории, а точнее, в институте искусств, как называлось заведение на самом деле, ей оставалось проучиться еще один год, но уже было ясно, что ни Рихтера, ни Плетнева из нее не получится, самое большое, на что она может рассчитывать, это место преподавателя музыки, и то, если повезет. Личная жизнь тоже вдруг поворачивалась не тем боком. Если муж даже сейчас, после долгой разлуки и ее двух ночей на жесткой полке поезда, не хочет уделить ей внимания, чего ожидать дальше?

Сверху хорошо просматривались носовая часть судна и причал, даже металлический брикет с увядшими хризантемами. Людей не было. Чуть поплакав, она спустилась с мостика и пошла по пустынным коридорам, пытаясь различить малейшие звуки за каждой из попадающихся на пути дверей. Тишина, если не считать лязга падающего металла, была полная. Лишь в нижнем коридоре за одной из дверей, казалось, ощущалось движение и были слышны голоса – глухой, совсем неразличимый, мужской и более отчетливый, как будто стонущий, женский. Люба застыла, пытаясь уловить в мужском голосе знакомые интонации Игоря. Еде-то хлопнула дверь.

Запаниковав, Люба поднялась по трапу в другой коридор, двери которого выглядели солидней, а на полу вместо вытертого линолеума лежала красная ковровая дорожка. Шум погрузки затих, и совсем рядом на трапе раздались шаги. Люба прижалась к стене, зацепилась за ручку, нажала на нее и дверь открылась. Она вошла внутрь.

* * *

Любы не было. Сенечкин сразу вспомнил ходящие среди моряков рассказы о возвращении с рейса, когда муж забывает дать радиограмму о приходе… Или о том, как жена оказывается в чужой каюте, пока муж стоит на вахте у трапа… Или… Что, собственно, он знает на самом деле о Любе, они и знакомы-то, по сути, всего несколько дней! Но не на пустом же судне!

Он выскочил в коридор и подумал, что спрашивать Козлова все равно бесполезно. А значит – вредно. Может, еще раз пройтись мимо кают, пытаясь услышать звуки внутри? Пошло и унизительно. Ему захотелось подняться в рулевую рубку, постоять среди мерцающих лампочек контрольных приборов, сразу и точно определяющих, где происходит отклонение от нормы.

Конечно, приехать к мужу из дальних краев после долгой разлуки и потом сидеть целый день в каюте не слишком весело, но всему же есть предел! Он спустился в нижний коридор и пошел мимо кают рядового состава, внимательно вслушиваясь в происходящее за дверьми. Крановщики все еще не приступали к работе, и на судне царила тишина. Звуки доносились только из каюты Яниса. В голове штурмана мелькнуло страшное подозрение. А вдруг Янис дождался, когда Сенечкин зайдет в гальюн, и скрутил ручку специально, чтобы спокойно провести время с Любой? Не зря же он не хотел открывать до самого утра и передумал только потому, что побоялся, как бы штурман не задохнулся на самом деле? В какой-то момент Сенечкину захотелось ворваться в каюту матроса, чтобы разобраться с ситуацией, не откладывая, но потом он одернул себя. Предположение было глупое. Во-первых, он сам вписывал данные на жену Яниса в судовую роль. Во-вторых, Янис полностью контролировал ситуацию с дверью, и Люба давным-давно бы уже была на месте. Нет, искать надо в другом месте.

Он поднялся на следующую палубу и пошел по скрадывающей шаги ковровой дорожке, пытаясь вспомнить, кто из командного состава мог остаться на борту. Судно подключили к береговой электролинии, и присутствия вахтенного механика не требовалось. С другой стороны, четвертый механик Брамудов был не женат и вполне мог остаться ночевать на судне или вернуться ночевать, если не смог найти подходящего развлечения на берегу.

Сенечкин осторожно надавил на ручку. Дверь была заперта. Тогда он нащупал в кармане мастер-ключ, открывающий любую судовую дверь. Других вариантов просто не могло быть. Сенечкин вставил ключ в скважину, повернул дважды, осторожно открыл дверь, вошел и застыл, давая глазам время адаптироваться к сумраку каюты, лишь слегка подсвеченному отблеском береговых огней. Полог над койкой был слегка отдернут, и за ним угадывались очертания человеческого тела. Или двух?

В трюм грохнулась очередная партия металлолома, и корпус содрогнулся, разнося по судну уже привычную какофонию звуков. Сенечкин ощутил за спиной движение, и кто-то толкнул его в спину. Чтобы не упасть, он взмахнул руками, уцепился за полог над койкой и сдернул его. Койка, если не считать небрежно брошенной куртки Брамудова, была пуста. Он развернулся и увидал силуэт женщины в легком ночном халатике. По иллюминатору скользнул луч прожектора от разворачивающегося крана, и Сенечкин узнал Любу.