Книга Операция «Купюра» - Инна Тронина

Они вошли в подъезд, вызвали лифт. И Грачёву опять показалось, что Лиля чего-то ждёт от него, но первая заговорить боится.

– Не понимаю, как ты можешь этим заниматься! – Всеволод всё же дал волю эмоциям. – Любой урод может снять. Садист, ворюга, да и просто психический. А у тебя ещё и дети дома. Не только собой рискуешь, но и ими тоже…

– А это – как судьба, – тихо ответила Лилия и первой вошла в спустившийся лифт. – От жизни детей всё равно не спрячешь. Весь век дома не просидишь. И там со всяким сбродом встретиться придётся. А что касается клиентов… – Лилия вышла из кабины, потянула за собой Грачёва. – Они всегда «пузырь» ставит, для тонуса. Вденешь стакан-другой, вроде и рожи его не видишь…

– Ну, всё, завтра к Подболотову пойдёшь. – Они остановились у дверей квартиры, и Лиля умоляюще взглянула на своего спутника. – Вроде, он ничего дядька, работящий – по субботам вплотную сидит. А ты всё-таки будь поосторожнее. Детей надолго одних не оставляй. Или хотя бы пусть они кому попало двери не открывают. По крайней мере, сейчас ты должна быть очень осторожна. Если жить не на что, я тебе одолжу – без отдачи.

– Ты разве такой богатый? – Лиля рассмеялась своим особым, мелодичным смехом. – Да не надо, зачем? Даже если бы ты у меня сейчас остался, я бы «бабки» с тебя не взяла. Может, зайдёшь всё-таки? – Она смотрела почти со слезами.

– Нет, Лиль, честное слово, не нужно. Вышел у нас деловой контакт – и слава Богу. Не знаю, как другие, а я после этого самого на женщину какими-то другими глазами смотрю. Не могу уже с ней на равных общаться. Вроде как она не человек уже, а моя вещь, собственность…

– Вот потому и не можешь ужиться в браке, – грустно сказала Лиля. – Бабы это чувствуют.

– И потому не будем делать глупостей, – назидательно сказал Грачёв. – Вот тебе моя визитка, с телефоном. На всякий случай предупреждаю – прячь подальше.

– Спрячу, не бойся! – с досадой ответила Лилия и достала брелок с ключами.

* * *

Как добрался до Кировского и припарковал машину, Грачёв уже не помнил. Он не спал почти сутки, всё время был то на ногах, то за рулём, и потому чувствовал, что скоро потеряет сознание. Он шёл, как бухой, шатаясь от стены к стене, а потом никак не мог попасть ключом в замочную скважину. С третьей попытки дверь открылась, и Всеволод ввалился в прихожую, запер оба замка и навесил цепочку.

Домашние спали, и в коридоре стояла тишина. В кромешной тьме Всеволод прошёл в ванную, умылся, а побриться решил, естественно, утром. С мокрым лицом, чтобы хоть немного освежиться, он влетел в свою комнату, зажёг там свет. Позёвывая, он снял пиджак, потом – кобуру с пистолетом, и подошёл к сейфу, чтобы спрятать туда оружие.

Когда запирал дверцу, случайно поднял глаза и встретился взглядом с отцом. Тот, как живой, смотрел на него из чёрной рамки. Михаил Иванович Грачёв был снят в белой рубашке, с галстуком, но без пиджака; и за его спиной свисали белые гроздья сирени. Снимок был любительский, не очень качественный, и почти половина отцовского лица ушла в тень. Но почему-то именно его Всеволод выбрал из всех, куда более приличных, профессиональных, и вставил в обтянутую крепом рамку ещё три года назад.

На этом снимке отец казался ещё смуглее, чем был в жизни. И, может быть, поэтому ярче сверкали его глаза – длинные, чёрные, как у всех детей. Всеволод коснулся пальцем холодного стекла, улыбнулся, вспомнив и Мишку Ружецкого, и сестёр, и ещё многих детишек, которых доводилось случайно увидеть около Главка, на майских и ноябрьских демонстрациях. Сам Всеволод старался не смущать своим излишним вниманием счастливых мам и их отпрысков, но про себя отмечал – значит, и эта тоже, и эта, и вон та. Сегодня, нет уже вчера, он сказал Лилии, что Сашке Минцу нужен гарем. Так вот, то же самое говорила мама Лара про отца, и никогда никуда не жаловалась…

Стоя около портрета, Грачёв вспоминал, когда же был сделан этот снимок. Вроде бы, весной восемьдесят шестого, на даче генерал-майора Зольникова, когда обмывали его первую большую звезду. А вечером все вернулись в Ленинград и продолжили праздновать в «Кавказском». И никому когда не могло прийти в голову, что главари местной мафии, существование которой тогда официально отрицалось, решились на изощрённое убийство. Тогда они сплавляли за рубеж драгоценности, антиквариат, предметы культа, драгметаллы, и отцовский отдел повис у преступников на хвосте. Михаил Грачёв схватился с Ювелиром, у которого было множество фамилий; звали его Семёном Ильичом.

Всеволод переоделся в спортивный костюм и лёг, натянул одеяло до подбородка, но к этому времени совершенно расхотел спать. Более того, он ощущал, что в комнате не один, и волновался, нервничал, ворочался с боку на бок, понимая, что завтра утром не сможет нормально встать, поехать в Консерваторию. Но поехать надо, потому что Дарья – тоже дочь его отца, и очень на него похожа.

В «малине» Грачёва-старшего звали по-разному – Абреком, Черкесом, Стрелком. Но незадолго до гибели его стали шифровать как «Сириуса» – по имени самой яркой звезды, какая только есть в видимой части Вселенной. Этим они признали заслуги человека, который всю жизнь вёл с ними непримиримую борьбу, и ни разу не дал повода подозревать себя в чём-то постыдном. Почётную кличку дали, но одновременно решили уничтожить, забыв, видимо, что не им гасить такие звёзды…

А весной и ранним летом восемьдесят шестого в городе творилось ужасное. Оперативники и следователи, хоть как-то причастные к расследованиям афер с «золотой контрабандой», или сходили с ума, или погибали странным, загадочным образом. Всем им с ходу ставили самоубийства, и даже самая тщательная экспертиза не могла заподозрить что-то иное. Не было никаких оснований сомневаться, что они сами наложили на себя руки. В то же время все они не производили впечатления душевнобольных или не удовлетворённых жизнью. Да и предсмертной записки никто из них не оставил, не попробовал даже ничего объяснить родственникам и коллегам.

Они вешались, стрелялись, кидались из окон, прыгали на рельсы метро. В последнем случае остались свидетели, которые сказали, что человек долго шатался, как пьяный, а потом вдруг оказался внизу, на рельсах. От него пахло спиртным, но не сильно, и одет он был аккуратно, даже нарядно – в таком виде обычно ходят в ресторан. И под поезд самоубийца не упал, а именно прыгнул, и всё время оглядывался назад – будто за ним кто-то гнался. Психиатры заподозрили галлюцинации, возникшие, вероятно, в состоянии алкогольного опьянения. Но парень этот был спортсменом, соблюдал режим, имел самую здоровую психику. Никогда не пил запоем, и в тот день всего лишь побывал на свадьбе у друга…

Отец занимался этими случаями лично, неделями пропадал на службе, и ночами, в этой вот квартире, подолгу не ложился. Он ходил по кабинету, курил, сидел за столом, шелестел листами актов, протоколов, справок, докладных записок, медицинских заключений, но очень долго не мог схватить змею за хвост.

Общее у всех пострадавших было только одно – накануне или в тот же день они посещали кафе и рестораны, а, значит, имели алкоголь в крови. Многие из них незадолго до этого выезжали на место происшествия, когда кончал с собой или безнадёжно сходил с ума кто-то из коллег. Более ничего общего между жертвами не было – только причастность к делу о «золотой контрабанде» и какое-нибудь торжество, в семье или на службе.