Книга Шаг в небо - Сергей Слюсаренко

– Жизнь должна проходить в трудностях, – это Смирнов умозаключил.

Что-то они не в меру стали веселые. Хотя, это уже вторая ночь вне лагеря. Заснули все ещё быстрее, чем вчера… А мне почему-то не спалось. Интересно устроен человек. Вот этот бросок палкой. Ведь никто не поверит, что такое можно сделать. Ну, если тренироваться лет сто, то может быть, получится. Вот, например – я стал кидать мелкими камешками, которые нащупал в старой хвое, в дерево по ту сторону костра. Оказалось, что попасть в ствол удается не каждый раз. А ведь я целюсь, стараюсь. Может как раз в этом и ошибка? Может, человек, когда рождается – умеет все, а его убеждают, что он наоборот – ничего не может? А потом он длительными тренировками добивается только того, что просто верит в себя? Заставляет себя не думать, что он ничего не может? Но ведь для этого, видимо, надо тренировать не тело, а что-то другое. Ведь мозг человека – это очень сложная штука. Ему ничего не стоит рассчитать, например щелчок пальцами такой, чтобы камешек, например, в полете, отразившись от нескольких веток, угодил в нос, например, Шарому. Я даже щелкнул камешком именно так, как бы мог это сделать. Камешек, с веселым звуком простучав по стволу сосны, по её ветке, отскочил от другой сосны и тихо шлепнул где-то внутри шалашика.

– Ы… – раздалось сонное мычание Шарого…

Да…

Необъяснимое, волнующее чувство затеплилось внутри меня. Может, я на пороге понимания чего-то важного? Это все так просто! Не задумываясь, надо не задумываться, делать так, как подсказывает тебе твое тело, твое подсознание!

Я ещё раз десять пощелкал камешками. Ни один не попал даже в сосну. Так всегда, совпадения мы принимаем за великий знак. И тут ещё вспомнил, что в фильме про Звездные Войны говорили что-то очень похожее. Я точно – восторженный дурак.

Хватит дурью маяться. Тоже, великий маг реального мира. Нашел время разбрасывать камни. Осел. Не высплюсь, вот тогда магия и будет. А если просплю, и наедут эти? Всех же к стенке. А может, и не шлепнут? Кто Зубе будет дом строить? Вновь прибывшее пополнение? Так они вообще квелые все какие-то. Господи, как комары грызут. Стоит чуть дыму от костра вверх пойти, налетают сразу. Что, и для них человек стал ничтожеством? Раньше так люто никогда не кусали.

Я хотел идти спать, но не мог оторваться от завораживающей игры огня в костре. Догорали, превращаясь в угли, бревна, и языки пламени вырывались наружу, сплетая странный узор. И полоскали темноту практически вертикально – не было ни ветерка. Внутри меня зарождался хрупкий восторг, какая-то смутная надежда, добрая…

Внезапно, как из открытой гигантской морозилки в лицо полыхнуло холодным шквалом, смесью ледяного ветра и ледяного ужаса… Я резко вскочил, подхватив лежавший рядом топор. Нечто страшное надвигалось из леса. Уловить это движение можно было только по тому, как нарастает холод. Из темноты неслось что-то большое и зловещее, неслось практически беззвучно. Именно от него шел этот жуткий ветер. Казалось, на меня несся адский локомотив. Неотвратимо, толкая перед собой столб ледяного воздуха. Я уже различал в темноте это страшное создание, его отвратительную рожу с белесыми глазами. Бестия остановилась на границе леса и приготовилась к прыжку. В голове пронеслось – это, наверное, тот самый зервудак… И тут что-то неправильное во всей этой картине отвлекло меня. Как отвлекает публику одна фальшивая нота в десятой скрипке оркестра. Зверь дышал так, что, казалось, у меня заледенели волосы. Но пламя костра, которое разделяло нас, не шевелилось в такт этому дыханию. Весь страх сразу испарился. Я не верю в нематериальный ветер и холод сквозь огонь. Брошенный через поляну топор пролетел над костром и упал в то место, где только что скалилась морда зервудака. Интересно, что за тварь наводит такие глюки? Не слыхал я, чтобы раньше под Москвой такое разгуливало… Или росло…

Полностью потеряв интерес к окружающим событиям, я пошел спать. Дрыхнут, сволочи. Надышали даже в полуоткрытом шалаше. И ни фига не замечают. Не буду им про зервудака говорить.

Глава двенадцатая

Шарый после подъема начал рассказывать, как он летал во сне. Что он вроде шел по улице города и увидел впереди девушку, и попытался её догнать. А потом оказалось, что достаточно просто на цыпочках идти и от этого взлетаешь. Но девушка тоже летела. И что он, Шарый уже не видел никого, а только землю далеко внизу. И потом стал падать и проснулся.

Над Лешей незлобно пошутили, сказали, что это легко отстирывается, и казалось, забыли его рассказ.

– Все это ерунда, – Рубан, круша сосну топором, неожиданно вернулся к рассказу о сне. – Не может человек во сне переживать то, чего он не переживал наяву. Ну откуда ты, Леша можешь знать, что такое летать? Это только самоубийца, прыгнув с крыши, знает.

– А вот и не правда, – Шарый жалел свой сон, – а парашютисты? Они-то летают почти по настоящему!

– Не похож ты на парашютиста, – Рубан даже на мгновение остановил работу, чтобы очередной раз убедиться в своих словах. – Нет, ты скорее сейчас на самоубийцу похож, когда сам двуручной пилой дерево пилишь. Ну, пили-пили…

Действительно, Леша в запале спора не заметил, что его компаньон Смирнов ушел куда-то по, одному ему известным, делам.

– А генетическая память! Она как? – не унимался Шарый. – Ведь в генах записано все, что пережили миллионы поколений моих предков.

– Что-то не похоже, чтобы они летали. А то я бы уже давно в теплые страны подался. – Это Кулик включился в разговор.

– А ну вас, – Шарый делано обиделся. – Не хотите летать во сне, не летайте. У вас в предках были ползуны. Или эти, кролики саблезубые. Вон, в лесу прадедушка твой скачет.

Наше возвращение в лагерь, к обыденным лагерным порядкам, казалось изощренной пыткой. Тот минимум свободы, который мы обрели на несколько дней, сделал нашу жизнь еще невыносимее. Так, наверное, невыносимо для беспризорника, почувствовавшего свободу разгульной жизни, запах асфальтных котлов и разгульное сумасшествие ярмарок, жить в колонии для несовершеннолетних.

Там на поляне пред костром верилось, что не будет уже никогда возврата к жуткой лагерной безысходности, к бесправному бытию. Оказалось – будет, и мгновение призрачной свободы обернется глотком свежего воздуха в затхлом подвале. Опять подьемы, когда от недосыпа тошнит, голод, холод, построения и наряды на работу. Истершиеся до дыр кеды заменили ботинками. Такие жесткие и черные. Правда, носков не дали, но мы как-то приспособились. Сено напихивали, тряпки иногда находили, когда работали вблизи от человеческого жилья. Только вся эта обыденность постепенно убивала не только желание бороться, но и сами мысли о свободе. Казалось, вся жизнь будет дальше такой же, как сегодняшний день – мрачной, безысходной, с безразлично моросящим дождем.

Впервые за все время над лагерем взвыла сирена. В бараки вбежали ошалелые полицаи.

– Всем, строиться!!! Срочно!!!! Кто не успеет – в распыл!!

Надо сказать, орали они так, как будто к стенке на самом деле хотели поставить их. На улице под хилым зимним солнцем причина паники стала понятна. Над лагерем закладывало вираж звено транспортеров сентов. Как они красиво летят. Как смерть. Судя по истерике полицаев, это был совершенно незапланированный визит. Впрочем, визитов до сих пор не было никаких – ни плановых, ни внеплановых. Что-то теперь сообщат нам новые власти? Паек урежут до неприличности? Или расстреляют каждого второго за дырки в карманах?