Книга Проклятие палача - Виктор Вальд

В тот день хозяину лодки понадобился помощник. Он выкрикнул желающего, и раненый первым успел на его зов. (Лучше собаки откусили бы ему пятки, чем пережить все это!) На каком-то острове в лодку сели женщина с ребенком, две девушки, и приятный юноша. Куда им было нужно, он не знает. Ему велели грести, чтобы заходящее солнце все время было по правому борту. Значит на юг.

Под вечер их окликнули с какой-то высокой лодки. Но юноша испугался и велел грести как можно быстрее. Ему кричали и угрожали. Но он приставил нож к горлу хозяина лодки и велел быстрее уходить от погони. Гребли вдвоем с хозяином. Но потом на лодку обрушились стрелы. Еще и еще. Хозяин упал за борт. Юноша не двигался. А он все греб и греб.

Потом он очнулся в этой коморке, где добрый лекарь вытащил из него стрелы.

Нет. Кто этот юноша, и как его зовут, он не знает. Что это за женщина и девушки, тоже. Нет. Он не знает… Уже спрашивали… Не знает где и куда… Нет. Не знает… Уже спрашивали… Не знает.

Через час Пьянцо Рацетти и Аттон Анафест разочарованно посмотрели друг на друга. Конечно, можно было еще продолжить. Но этот сын тупой коровы, вряд ли что-нибудь добавил бы к уже с трудом выжатому из него. Нужно отдохнуть и подумать. Может предложить этому ослу деньги? А может подвергнуть его пыткам? Эти меры могут дополнить скупой рассказ лодочного гребца. Они всегда помогают. Нужно подумать.

Венецианцы коротко переговорили между собой, и, оставив изможденного допросом раненого на его постели, поспешили на свежий воздух.

– Воды. Лекарь, Богом прошу, воды!

Юлиан Корнелиус встрепенулся.

– Дай ему воды, – положил на плечо лекаря руку Пьянцо Рацетти. – Пусть еще поживет.

Из пустоты в руках лекаря оказался кувшин с водой. Юлиан Корнелиус протянул его раненому, и, почувствовав слабость в коленях, присел рядом.

– Где они? – чуть отпив, прошептал раненый со сколоченной варварской бородой и такими страшными глазами.

Еще мгновение назад, с трудом очнувшись от тяжести взора этого странного лодочника, Юлиан Корнелиус почувствовал, что вновь впадает в какое-то странное оцепенение. В то весьма неприятное чувство, которое овладело им, едва начался допрос. Лекарь имел несчастье грозно, подобно венецианцам, уставиться на допрашиваемого, и тут же, что называется, напоролся на меч ответного взгляда. Почти сразу же ученый лекарь ощутил слабость в теле, которая постепенно перешла в такую вялость, что полностью исключила Юлиана Корнелиуса из списка тех, кто задавал вопросы. Затем в голове стал клубиться туман, и в нем, как в природном тумане, стали искажаться не только лица и тела, но и слова, и даже ощущения.

И если в начале допроса лекарь еще раздумывал о том, сообщить ли (сейчас, скоро, или в скором будущем) о странностях этого лодочника (а их было более чем достаточно: знание ученой латыни, венецианского языка, хирургии и даже основ практикуемой медицины!), то всего лишь после нескольких ответов (глупых и на едва произносимом венецианском) Юлиан Корнелиус напрочь отказался от этой мысли. Да и самой мысли в его голове уже не было.

«Это глаза демона. Нет самого сатаны. Не смотреть в них», – на мгновение тогда напрягся ученый лекарь, но, не сумев отвести своих глаз, подчинился и погрузился в плен безразличия к происходившему допросу.

Благо Пьянцо Рацетти и Аттон Анафест были настолько увлечены своим важным делом, что и не заметили странного молчания лекаря. А возможно и заметили, но сочли разумным поведение своего друга. Не дело лекаря лезть в государственные дела. Это привилегия городских чиновников и военных. А они как раз и были и первыми и вторыми.

А еще, возможно, за несколько дней общения уже смогли составить свое мнение о лекаре как о гражданине города без отца и деда. То есть о пришлом человеке. А таким всегда есть, что скрывать от Венеции, или, по крайней мере, не договаривать. Им нет, и не может быть полного доверия. Их сердца не принадлежат республики святого Марка.

И это верно. Ведь не сказал Юлиан Корнелиус правду о жестоком самолечении этого странного лодочника. Не упомянул и о том, от чего ему стало до жути страшно. Даже умалишенные кричат, когда режут их тела. Даже святые громко возносят свои слова к небесам, не в силах терпеть муки пыток и казни. И только сатана, и его дети демоны безразличны к телесной боли. Ибо они и есть телесная боль.

А теперь еще это отуманенное подчинение…

Юлиан Корнелиус почувствовал, как ручеек пота нестерпимым холодом заструился между лопаток. Крепко закрыв глаза, лекарь скороговоркой выпалил:

– Герцог держит их при себе. На них хорошая одежда. Они сыты. На их лицах улыбки.

– Слава тебе Господи, – подняв глаза к дощатому потолку промолвил странный лодочник.

– Господи… Господи? – удивленно прошептал лекарь и боком вывалился в распахнутую для щедрот солнца дверь коморки.

* * *

«Они живы. Они здесь, рядом, на галере. Они сыты и… Улыбаются. Значит все хорошо. А если что не так… Еще бы дня три. Да, хватило бы и двух… Эх…»

Гудо сделал большой глоток воды и с волнением стал ожидать, как на это отзовется кишечник, почки и мочевой пузырь. Если не будет явно выраженной рези или жжения, то он прав – через два – три дня Гудо сможет встать на ноги. Вот только нужно продолжать пить горькие настойки и смазывать раны волшебными мазями мэтра Гальчини. Они, без сомнения, у Греты.

А самое важное то, что жизненные органы Гудо имели значительный запас крепости. Он был исключительно здоровым и крепким мужчиной. И это не смотря на то, что ему уже около сорока лет. Так, во всяком случае, считал сам Гудо, не знавший ни дня, ни года своего рождения.

Не многие его сверстники дотягивали до таких многих лет. А если и дотягивали, то их тела терзались многочисленными болезнями и последствиями травм и ранений. Но жестокая судьба, вдоволь потешившаяся над телом и душой ученика подземелья Правды, каким-то чудом не разрушила физической крепости организма. Гудо не знал болезней. Раны на его теле заживали скоро и без особых осложнений. На его уродливом лице было не так уж и много морщин. Волос лишь слегка коснулась седина и то у висков. Но больше всего радовало то, что у него были здоровые зубы, хотя и отсутствовали два коренных зуба слева, утраченных в пьяной драке еще в молодости. А крепкие и здоровые зубы это залог здоровых и крепких внутренностей. Так учил великий Гальчини.

А еще у него была дочь. Умница и прелестница Грета. Она обязательно приготовит нужные снадобья. Те, о которых они много и часто говорили на острове Лазоретто, и особенно в последние дни. Какое счастье, что у Гудо есть дочь. Она будет еще более сведущим и умелым лекарем, чем ее отец. Может даже превзойдет волшебника Гальчини. Она так умна и прилежна. К тому же все запоминает с первого раза. Не то, что тугодум отец, знания которого равноценны перенесенной боли и мучений.

«Все будет хорошо. Господь не оставит нас своей милости. И никакие…»

Но тут Гудо почувствовал, как вокруг раны в животе образовалось волнение, волнами отдающее в кишечник и желудок. Неприятное чувство обволокло сердце и начало стучаться в мозг.