Книга Мемуары посланника - Карлис Озолс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нас приветствует красноармеец-комиссар в черной кожаной куртке. Нашим пристанищем теперь служит товарный вагон-теплушка, украшенный всевозможными красными надписями, общеизвестными революционными лозунгами. Здесь мы должны будем ехать довольно долго, пока нас не пересадят в пассажирский вагон 2-го класса. Но до самой Москвы мы путешествуем уже без пересадки.
День пасмурный. Вся земля покрыта глубоким слоем снега. Все: кровли домов, крыши железнодорожных станций – стало белым. Но люди, их внешность, шапки, одежды грязны, черны, оборваны, полное несоответствие с божественной обстановкой природы, ее девственной белизной. А мысли этих людей еще чернее, у многих красные, о крови, смерти, уничтожении. Повсюду красные, тоже грязные, слинявшие тряпки. Красные знамена повсюду, словно символ союза грязи и крови, которой тогда была залита обширная Россия. «Да здравствует мировая революция», «Смерть буржуям», «Смерть врагам рабочих» и т. д. Подобные лозунги дополняли скорбную картину и подчеркивали бесконечную унылую пустоту, бедность и нищету. Сразу чувствовалось, что мы приехали не в обновленную страну, не к возрожденному народу, а попали в стадо голодных, страшных, зверски настроенных людей и они вот-вот набросятся на нас и растерзают.
Конечно, наши чемоданы полны всевозможных продуктов. Но я избегаю есть перед этими несчастными, полуголодными людьми, которые нас или жадно и недобро осматривают, или совсем не замечают.
С вокзала нас отвезли на Софийскую набережную и поместили в правом флигеле особняка бывшего известного в России сахарозаводчика Терещенко. В главном корпусе особняка жили Литвинов и Карахан, в левом флигеле помещались дипломатические курьеры и, по-видимому, чекисты. За нами они зорко следили, а Литвинова, Карахана и других, живущих с ними, охраняли. Тогдашний комиссар иностранных дел Чичерин жил в самом комиссариате, покидая его, как говорили, в исключительных случаях, уходя на какое-нибудь кремлевское заседание. Особняк Терещенко впоследствии стал центром всех советских дипломатических приемов. По-царски сервировались столы, и дипломатические представители разных стран, в том числе и я, ели серебряными, золотыми и позолоченными царскими ложками, вилками, ножами, царская роскошь продолжала обитать и у комиссаров рабоче-крестьянской власти.
Наша делегация успешно исполняла данные ей правительством поручения. Требования и права латышей были неоспоримы, да большевики и не упрямились, для них в эту пору важнее всего было собрать силы против Деникина, надвигающегося с юга. Конечно, не будь этой угрозы, Деникина и других антибольшевистских сил, советская власть едва ли согласилась бы признать независимость Балтийских стран. Военное положение на фронтах Гражданской войны сложилось так напряженно и угрожающе, что у большевиков не было другого выхода. Они искренне были уверены, что признание независимости балтийских народов временное явление, очень скоро все обернется в их пользу. Тогда большевики еще возлагали надежды на торжество мировой революции. Но даже в этих условиях, в затрудненном положении не сразу пошли на уступки. Пришлось долго и упорно торговаться не только о границах, но и основных принципах договора. В конце концов пункты договора были приняты почти полностью. Согласие достигнуто. Делегация уехала, официальная миссия завершилась. Я остался один, не хотелось уезжать, надо было сделать все от меня зависящее, чтобы найти наконец жену с детьми.
Я отправился к Ломоносову. В это время он уже состоял комиссаром путей сообщения. Узнав его адрес, я поехал к нему без предупреждения. Он жил в Комиссариате путей сообщения. На мой звонок вышла женщина, впустила меня, я попросил доложить Ломоносову, что инженер Озолс из Америки хочет с ним беседовать по важному делу. Ломоносов вышел. Мы поздоровались. Прежде всего я попросил его принять от меня небольшой пакет, в котором были шоколад, масло, консервы и многое другое.
– Стыдно брать, – сказал он, но пакет взял.
– Нечего стыдиться, Юрий Владимирович, у вас сейчас почти ничего нет, туго с продовольствием.
Я сказал, что он может мне верить, и сейчас я приехал не как политический противник, а как несчастный человек, который хочет найти свою семью. И попросил его содействия. Ломоносов на этот раз трогательно ответил:
– Можете и мне верить, сделаю для вас все, что могу.
Потом я позвонил комиссару Цюрупе с просьбой принять. Просьба была удовлетворена немедленно. Его я знал еще до войны, и знал хорошо. В течение двадцати пяти лет он служил главным управляющим в уфимском имении князя В.А. Кугушева, члена Государственного совета по выборам, родного дяди моей жены. За свой либерализм князь Кугушев был сослан на север, но оттуда бежал за границу и оставался там до 1905 года, когда получил разрешение вернуться в Россию. Вернувшись, был немедленно избран в Государственный совет, как представитель нескольких приуральских губерний. В ссылке он и познакомился с Цюрупой, тоже отбывавшим наказание. Ссылка Цюрупы продолжалась недолго, и по освобождении он стал управлять имениями Кугушева, управлял так образцово, что составил себе репутацию честнейшего и порядочнейшего человека. Имение считалось неприкосновенным, поэтому летом там часто гостили, а иногда и скрывались неблагонадежные с правительственной точки зрения лица. В частности, там останавливались и личная секретарша Ленина Фотиева, и бывший полпред в Швейцарии Берзин, полпред Юренев и, если не ошибаюсь, сам Ленин.
Вот почему и после советского переворота Цюрупе предложили пост комиссара снабжения, государственного контролера. Впоследствии он стал заместителем председателя Совета народных комиссаров.
Я отправился к нему в Кремль. Стража была уже предупреждена. Когда я подошел к кремлевским воротам и предъявил паспорт, караульный красноармеец взял под козырек, то же самое повторилось и у внутренних ворот. Наконец попадаю в комендантскую, где должен еще раз предъявить документы. Было странно слышать, как в цитадели русских царей комиссар отдает распоряжения на латышском языке. Взглянув на мой паспорт, почувствовал явное смущение. Должно было, удивило и показалось странным то обстоятельство, что какой-то другой латыш, явно не из их лагеря, имеет свободный пропуск к Цюрупе, а возможно, и к другим власть имущим лицам, которых они, советские латыши, так тщательно охраняют с винтовками и револьверами.
Принял меня Цюрупа очень сердечно и чрезвычайно огорчился, узнав, что я потерял семью. В тот момент я в нем увидел и почувствовал действительно хорошего человека большой души, способного понимать и принимать близко к сердцу чужое горе и страдание. Я тогда решил ехать в Сибирь, где моя семья скрылась у Колчака.
Семья Колчака частенько летом гостила у матери моей жены в Уфимской губернии. Узнав о моем намерении ехать в Сибирь, Цюрупа удивился.
– Люди тысячами погибают по дороге от тифа и других болезней, на станциях не успевают убирать их трупы. Куда вы поедете? А есть ли у вас деньги за границей?
– Все мои деньги в Америке.
– В таком случае советую скорее уезжать и из Латвии, тогда быстрее найдете семью.
