Книга Семья на заказ - Нора Робертс

– Мне надо кое-что тебе сказать. Хотя бы разок заткнись и послушай. Поняла?

До него дошло, что он чувствует себя сейчас не просто счастливым, а сильным и значительным.

– Думала, меня можно выгнать, вытолкать взашей просто потому, что мне немного не повезло? Цепляться к любой мелочи и скулить, жалеть себя, когда плохо было мне? Думаешь, такие унижения сойдут тебе с рук? Тебя занимала только ты сама. Какая же ты эгоистичная сучка! Ну, двинул тебе пару раз – разве это преступление? Ты заслужила больше. Погляди на себя. Тебя найдут вот такой – голой, беспомощной, УНИЖЕННОЙ. Как ты себя чувствуешь?

Крупные слезы, бежавшие по ее лицу, только усиливали его восторг.

Он пнул ногой ее пакеты с покупками.

– Думаешь, одна ты делала сегодня покупки? Гляди, что у меня есть. – Он достал из кармана складной нож. – Нажимаешь эту кнопочку – и бах! – Из рукоятки выскочило изогнутое зазубренное лезвие противозаконной длины. Видя, как она таращит глаза, как бьется, как пытается крикнуть, но не может из-за пленки, он улыбался до ушей.

– Не дрейфь, это не для тебя. Мать я резал кухонным ножом, он входил в нее, как в подушку. Кровищи, правда, было – с ума сойти! Не хочу забрызгать твоей поганой кровью свою новую одежку. Классная, да?

Он закрутился перед ней.

– Я испортил сразу два комплекта старой одежды – сначала со старухой, потом со стариком. Его я завалил своей старой бейсбольной битой, всю кровь выпустил и мозги вышиб.

Он со смехом проверил механизм ножа еще раз.

– Ты отправила меня прямиком в ад. Знаешь, что значит с ними жить? Сплошные придирки, только и талдычили, как мне быть, как будто главные – они. Ну, кто главный теперь?

Она так натянула веревки у себя на запястьях, что прорвала кожу. «Неплохо», – подумал он и убрал нож в карман.

– Ну, что ты купила сегодня? – Он вывалил содержимое ее пакетов на пол, опять достал нож и стал резать лезвием раскиданную одежду. Она захлебнулась рыданием.

– Туфельки? В самый раз для шлюхи. Давай примерим. – Он надел ей на ноги дерзкие туфли на высоких каблуках.

– Неплохо! – Он опять вскарабкался на нее. – Натворила ты бед, Лори! Не надо было меня выгонять. Теперь у меня есть деньги. Куча денег! Я могу делать все, что захочу. И с тобой сделаю что захочу, ты не сможешь мне помешать. Думала, я тебя тогда побил? Двинул пару раз – велика важность! Так, щекотка.

Он стал со всей силы, наотмашь, отвешивать ей пощечины. Ее голова моталась из стороны в сторону, щеки побагровели.

– Это тоже щекотка, сучка. Сейчас я проучу тебя по-настоящему.

Последовал удар со всей силы кулаком. У нее затрепетали веки, из-под пленки потекла кровь из рассеченной губы.

– Знаешь, а у меня может встать! Скажи, что хочешь этого. Скажи, что хочешь меня. Ах, не можешь? – Он положил палец на ее заклеенный рот. – Кивни. Это будет знак, что ты хочешь, чтобы я тебя поимел. Кивни, иначе пожалеешь!

Она через силу мотнула головой, но снова получила удар кулаком.

– Медленно! – крикнул он, наблюдая, как у нее заплывает глаз. – Кивай быстрее, сучка!

Она, рыдая, затрясла головой.

– Хочешь, да? Хочешь? – Он схватил ее, потом нанес ей новый удар. – Все равно не получишь!

Он в задумчивости достал нож. Тараща уцелевший глаз, она билась всем телом.

– Лежи смирно, а то попробуешь моего ножика. – Он отрезал ей локон. – Мне не нравится новый цвет. Ничего, сейчас мы это исправим.

Он резал, пилил, кромсал до тех пор, пока не оставил от ее глянцевых каштановых волос короткие уродливые вихры.

– Так-то лучше. Такой тебя и найдут: голой, наполовину лысой, страшной. Поделом тебе! Ты пыталась превратить меня в свою собачонку. Теперь собачонка – ты. Лай! Гавкай!

Он поднес нож к ее горлу.

– Кому сказано лаять?

Они стала издавать жалкие звуки, умоляюще ловя уцелевшим глазом его взгляд.

– Хорошая собачка! Теперь ты знаешь, кто главный.

Он зажал ей пальцами нос, и она выгнулась дугой.

– Глупая сучка, в сексе ты всегда была вялой. Никуда не годной, скажу я тебе.

Когда он убрал руку, она отчаянно задышала носом, грудь судорожно вздымалась и опадала, ее сотрясали рыдания, заглушаемые клейкой лентой.

– Что такое? – Он издевательски подставил ухо. – Ни хрена не слышно! Хочешь что-то мне сказать? Хочешь сказать, что ты, отвратительная лысая шавка, просишь у меня прощения? Хочешь оправдаться, сучка? Давно пора.

Он оторвал от ее щеки край клейкой ленты.

– Совсем забыл! – Он приставили ей к горлу острие ножа. – Заорешь – перережу тебе глотку. Поняла?

Она кивнула.

– Хорошая собачка. – Он опять взялся за край ленты, наклонился к ней. – Совсем забыл. Видишь ли, – он вытянул из заднего кармана веревку. – Что бы ты ни сказала, мне наплевать.

Он обмотал ей шею веревкой и стал тянуть. Глядя, как у нее вылезают из орбит глаза, как веревка режет в кровь белую кожу, как ее тело бьется под ним в судорогах, слушая бульканье, он чувствовал растущее наслаждение.

Чем сильнее он тянул веревку, тем сильнее, тем горячее становилось наслаждение. Ее связанные ноги заколотили по кровати в конвульсии, окровавленные руки по-старушечьи затряслись. Он дергал веревку, кряхтя от удовольствия и подпрыгивая на месте. Им завладело неподвластное ему, рвущееся наружу сладостное ощущение.

Когда ее взгляд застыл, его сотрясло наслаждение. Такого с ним еще ни разу не бывало.

Он с трудом подавил собственный крик, захлебнулся и долго ловил ртом воздух, пока сам не перестал содрогаться. Он рухнул с ней рядом, удовлетворенный, оглушенный, впервые в жизни полностью насытившийся.

– Вот это да! Где ты была всю мою жизнь! – Он похлопал ее по бедру. – Спасибо!

Теперь – в душ, потом на поиски ее припрятанных чаевых и всего ценного, что могло найтись в этой паршивой клетушке. Но первым делом – проверить, чем можно подкрепиться у нее на кухне.

После убийства, как после хорошего «косяка», он чувствовал лютый голод.

6

Ева въехала в ворота дома, занятая своими мыслями. Часто – вернее, чаще всего – вид вычурного, смахивавшего на замок дома, возведенного Рорком, улучшал настроение после утомительного рабочего дня. То, как дом возникал на фоне ночного неба после крутого изгиба дороги, оказывало на нее целебное действие, напоминало, что она вернулась домой. Начало ее жизни тонуло в кошмаре, продолжение в менявших одна другую приемных семьях и приютах было жалким и убогим; сперва ее собственный угол в Нью-Йорке был просто местом, где она могла прикорнуть в промежутке между расследованиями. И вот наконец она обрела настоящее прибежище.