Книга Генерал из трясины. Судьба и история Андрея Власова. Анатомия предательства - Николай Коняев

Об этом же свидетельствуют показания Марии Игнатьевны Вороновой, той самой «Маруси в ватнике», о которой упоминает И.Г. Оренбург.

На допросе в НКВД 21 сентября 1945 года Мария Игнатьевна рассказала, что знает Власова с 1942 года по 20-й армии, а затем и по 2-й Ударной.

— В сорок втором году, — говорила она, — в феврале поступила, как вольнонаемная, на службу в 20-ю армию. Служила в системе военторга шеф-поваром. В полевых условиях после Наро-Петровска была переведена работать в столовую Военного совета 20-й армии. В начале марта 1942 года Власов был вызван в Москву, куда взял, кроме своего непосредственно подчиненного состава и меня, как повара.

Из Москвы, ввиду назначения Власова главнокомандующим на Волховский фронт, он выехал туда, с ним уехала ия…

Безусловно, Воронова — специфический свидетель.

Едва ли она разбиралась во всех тонкостях званий и должностей. Тем ни менее ее показания интересны.

Это свидетельство того, как понимали новое назначение генерала в свите Власова. Судя по показаниям Вороновой, здесь считалось, что Андрей Андреевич едет на Волховский фронт первым лицом.

И, видимо, так оно и было, и вопрос о переводе Власова в командующие фронтом должен был решиться сразу по приезду его на Волховский фронт. Подтверждает это и то, что сопровождали Власова люди, облеченные чрезвычайными полномочиями, достаточными для передачи фронта новому командующему.

Чтобы понять, что же случилось на Волховском фронте, и почему Власов не был назначен командующим, нам придется вернуться назад, в декабрь 1941 года, и вспомнить, как разворачивались события здесь, в болотах Ленинградской и Новгородской областей.

Часть вторая. Трагедии окруженной армии

Что такое жизнь? Жизнь. Отдельная личность должна умереть. Что остается от отдельного человека?

Это народ.

А. Гитлер

Основные военные кампании планируют на лето или на зиму.

Война не прерывается, конечно, и весной, и осенью, но русское бездорожье сковывает маневр, и как-то само собой получается, что в межсезонье самая смелая генеральская стратегия упирается в солдатский окоп, в сырую траншею.

В распутицу нечего делать генералу на войне, и в эту пору — самое время подвести итоги, прикинуть: вверх или вниз покатится карьера. В эту пору и раскладывается в штабах генеральский пасьянс.

В марте 1942 года генеральский пасьянс для командующего Волховским фронтом Кирилла Афанасьевича Мерецкова раскладывался очень плохо.

Глава первая

Кирилл Афанасьевич Мерецков уже командовал военными округами, был он и начальником Генштаба[29], и заместителем наркома обороны, но на второй день войны его арестовали, и весь июль и август 1941 года Мерецков провел в Лефортовской тюрьме, где следователь Лев Аронович Шварцман дубинкой выбивал из него признание, что он вместе с врагами народа Корком и Уборевичем планировал заговор против товарища Сталина[30].

Когда Шварцман уставал упражняться с дубинкой, он начинал читать избитому генералу показания его друзей.

Сорок генералов и офицеров — командармы И.Ф. Федько, Н.Д. Каширин и И.А. Халепский, армейские комиссары АС. Булин и М.М. Ланда, комкоры В.Н. Левичев, С.А. Меженинов и С.П. Урицкий, комдивы П.П. Ткалун, С.И. Венцов-Кранц и Е.С. Казанский, комбриги М.Л. Ткачев и К.И. Янсон — дали показания на Мерецкова[31].

Скоро Кирилл Афанасьевич признал себя виновным и начал сотрудничать со следствием. 15 июля 1941 на очной ставке с генерал-полковником Александром Дмитриевичем Локтионовым, Мерецков уличал избиваемого при нем Александра Дмитриевича в участии в военно-фашистском заговоре и убеждал подписать признательные показания[32].

Спасла Кирилла Афанасьевича Мерецкова, как утверждает легенда, шутка Никиты Сергеевича Хрущева…

— Вот ведь какой хитрый ярославец! — сказал он, когда Сталин показал ему письмо Мерецкова с просьбой отправить его на фронт. — Все воюют, а он в тюрьме отсиживается!

Иосифу Виссарионовичу шутка понравилась, и 9 сентября Л.З. Мехлис и Н.А. Булганин отвезли «хитрого» генерал-арестанта на Северо-Западный фронт.

Ольга Берггольц записала рассказ чекиста Добровольского, служившего тогда комиссаром 7-й армии, командовать которой сразу после своего освобождения был назначен Кирилл Афанасьевич.

«Ходит, не сгибаясь, под пулями и минометным огнем, а сам туша — во!

— Товарищ командующий, вы бы побереглись.

— Отстань. Страшно — не ходи. А мне — не страшно. Мне жить противно, понял? Неинтересно мне жить. И если я захочу что с собой сделать — не уследишь. А к немцам я не побегу, мне у них искать нечего. Я уже у себя нашел.

Я ему говорю:

— Товарищ командующий, забудьте вы о том, что я за вами слежу и будто бы вам не доверяю. Я ведь все сам, как вы, испытал.

— А тебе на голову ссали?

— Нет. Этого не было.

— А у меня было».

Не так уж и важно, мочился Лев Аронович Шварцман во время допросов на голову Кириллу Афанасьевичу или это Ольга Берггольц для пущей крутизны придумала. На наш взгляд, если подобное и имело место, то узнать это Добровольский мог только от своих коллег чекистов, от того же Шварцмана, например. Едва ли генерал стал бы ему рассказывать такое про себя.

Но для нашего повествования важнее другое.

Важно, что пытки и унижения надломили генерала и оправиться от пережитого ему удалось далеко не сразу, хотя в ноябре 1941 года Кирилл Афанасьевич уже командовал 4-й армией, которая взяла Тихвин, а после освобождения города — Волховским, только что сформированным фронтом.

Но в марте сорок второго победы для Кирилла Афанасьевича остались позади.

Директиву Ставки «разбить противника, обороняющегося по западному берегу реки Волхов, и. главными силами армий выйти на фронт Любань — ст. Чолово», чтобы затем решить задачу по деблокаде Ленинграда, Мерецкову выполнить не удалось. Обессиленные, измотанные в бессмысленных боях армии Волховского фронта не сумели даже выйти на рубеж, с которого планировалось начать основную операцию.