Книга На войне. В плену. Воспоминания - Александр Успенский

Тихая ночь покрывала все! Кротко мерцающие звезды, иногда луна, освещали эту скорбную картину! Пение «со святыми упокой раб твоих», «их же имена Ты, Господи, веси» (потому что не всегда роты успевали дать знать батюшке эти имена) грустно разносилось в темноте… Каждый из нас, кто слышал это пение, думал: быть может, завтра и моя очередь?..

В начале октября вернулись в роту мои младшие офицеры: из госпиталя поручик Бадзен и из командировки – подпоручик Врублевский.

И вот, наконец, по соображениям начальства «свыше», 17 октября последовал приказ нашей дивизии в ночь на 18 октября перейти в наступление, в частности нашему полку дана задача: взять впередилежащее имение Капсодзе, занятое немцами.

Нужно сказать, что наши окопы от немецких разделяла речка, протекавшая среди болота. По ночам уже были заморозки, но все-таки это болото и глубокие на нем колодцы – «ямы» – не замерзали.

Получив этот приказ, полк засветло выслал вперед офицерскую разведку, наметить пути наступления к имению Капсодзе в этом болоте.

Ночью в 2½ часа полк, соблюдая тишину, вышел из окопов, построился в штурмовую колонну: 4‑й и 3‑й батальоны впереди, в 4‑м батальоне головная рота – моя, 16‑я. 2‑й и 1‑й батальоны во второй линии.

Начальником всей штурмовой колонны полка назначен был георгиевский кавалер, командир 1‑го батальона подполковник Борзинский. В приказе было сказано начать наступление всей дивизии ровно в три часа ночи. Устно передано было, что по сигналу ракетой наша артиллерия предварительно откроет усиленный огонь для подготовки этого штурма. 4‑му батальону, как головному, приказано держать связь направо со 107‑м Троицким полком.

Около трех часов ночи явился из штаба дивизии подполковник Борзинский. Проверили часы – остается десять минут до трех, а соседа справа – 107‑го полка – нет! Послали туда ординарца. Наконец – три часа, а никакой ракеты нет! Десять минут четвертого, а наша артиллерия – ни звука! Наконец явился посланный из 107‑го полка и доложил, что полк застрял, потому что командир штурмовой колонны подполковник N. (фамилию его забыл) среди болота попал в окошко и утонул! Полк же скоро выступит. Подполковник Борзинский по телефону узнает от командира полка, что подготовка атаки артиллерийским огнем отставлена, дабы ночной штурм явился для немцев неожиданностью.

Команда шепотом: «На молитву, шапки долой!» Все молчаливо молятся. «Шагом марш!» Темная-темная ночь! Проводники-разведчики идут впереди, указывая дорогу. Тихо… только шуршит мерзлая трава под тысячами ног… Все команды передаются шепотом. Строгий приказ – не открывать огня до самого штыкового удара – напоминается всем ротам.

Вдруг – близко-близко одиночный выстрел, и с жалобным тонким звуком пролетела куда-то пуля! Эх! Это немецкий секрет, лежавший около наших окопов, успел выстрелить, очевидно желая дать знать своим об опасности. И действительно, сейчас же тревожно забегали лучи немецких прожекторов, нащупывая врага… а затем «затакал» и их пулемет, но пули летали высоко куда-то назад…

Инстинктивно все увеличиваем шаг, и слава Богу! Только что спустились вниз по откосу к ручью, как немцы сразу открыли сильный огонь из многих пулеметов и из ружей залпами… Забухали и их пушки… Сзади во второй линии 1‑го и 2‑го батальонов послышались крики раненых… Рой ружейных и струи пулеметных пуль пронизывали ночной воздух своим жужжанием и воем над самыми нашими головами… Жуткое чувство страха, и опасения, что еще немного ниже возьмут немцы траекторию, и смерть начнет косить свои жертвы и в наших рядах…

Мы спускаемся все ниже к речке… опасность миновала… Проходим выше пояса вброд речку… Режущий холод пронизывает все тело от ледяной воды с запахом гнили и навоза… Потом мы узнали, что в эту речку немцы по ночам сбрасывали трупы убитых в ночных стычках русских разведчиков… Несколько таких разлагающихся трупов роты 3‑го батальона нашли у самой речки. Долго-долго потом пахла моя шинель этим трупным запахом.

Совершенно мокрые, в хлюпающих водою сапогах, двигаемся мы вперед, несмотря на ураганный огонь над нашими головами. Все потери убитыми и ранеными несет вторая линия, не успевшая спуститься к речке.

Но вот и у нас начинается подъем местности вверх от речки, и сейчас же и у нас убитые и раненые… Крики и стоны тяжелораненых резко нарушают дисциплину молчаливой атаки…

Немцы взяли нас под перекрестный огонь: пулеметы их расположены подковой… Наше наступление окончательно остановлено!.. А казалось – цель, то есть их окопы, уже так близко! Неожиданность штурма пропала совершенно…

Ясно слышны их тревожные голоса и команды…

Мы залегли за невысокими кучами собранного для поля удобрения, так как окопаться в мерзлой земле очень трудно. Пули летят уже совершенно низко, нельзя и головы высунуть, но все-таки они летят выше и дальше, туда, где резервы.

Случайно за одной мерзлой кучей очутились вместе: полковник Борзинский, я и офицеры 15‑й роты. Набежав потом сзади, поручик Бадзен повалился на нас с хохотом: «А я всех вас давишь!»

«Где же троицкие?» – спрашиваю я полковника Борзинского. – Правый наш фланг открыт, почему наша артиллерия не отвечает на их огонь?»

Полковник Борзинский ругается, что прервана телефонная связь со штабом дивизии, а главное – вся неожиданность атаки пропала: немцы встречают нас «во всеоружии», и скоро начнет рассветать…

Немного спустя полковнику Борзинскому удается связаться со штабом дивизии: оказывается, уже полчаса тому назад отдан приказ прекратить ночную атаку и вернуться в свои окопы. Чувство досады на неудачную и неумелую организацию этого штурма заглушается эгоистической, чисто животной радостью: штурм отставлен… Ужасы штыкового боя в ночной темноте, тревожившие мое воображение, понемногу рассеиваются.

Но за это малодушие судьба сейчас же наказывает: как только мы двинулись «в рассыпную» назад к своим окопам, немцы открыли ураганный огонь, словно угадывая в темноте наше отступление… Опять купанье в вонючей «трупной» речке, но теперь нам было не холодно, а даже «жарко»!.. Главные потери убитыми и ранеными понесли мы буквально «у себя». Очевидно, немецкие пулеметы и ружья заранее были нацелены на линию самых наших окопов. «Скорей бы открыть против них огонь, – мелькает в голове, – чтобы не ринулись они сами на наших плечах в атаку!..»

Но вот, к счастью, заговорила в этот критический момент наша артиллерия, понеслись милые, родные звуки: «ту-у, ту-у»…

Еще одно усилие, и мы – в своих окопах, сейчас же открыли сами ружейный огонь – и пора: совсем рассвело. Таким образом, очутились мы в старой обстановке, и возобновилась «окопная война»!.. Словно никакой ночной атаки и не было, а только пригрезилась она в нашем воображении… Но – нет, это не сон! Вот сколько раненых отправляют в тыл, в полевые госпиталя, а убитые остались лежать там, почти у самых окопов противника… Упокой, Господи, их души!

Мы же, оставшиеся живыми, когда утром затих огонь, переобувались и переодевались, потому что были совершенно мокрые после ночного купанья в вонючей речке. И долго еще пахла моя шинель мертвечиной!..