Книга Твердь небесная - Юрий Рябинин

– Наши товарищи заняли внешне очень благородную позицию. Ну да, я понимаю – чувство родины, патриотизм, все это достойно уважения. Но давайте вспомним о конечных целях социализма. Разве это укрепление отдельных национальных государств? Нет. Это освобождение мира от уз капитала. Если социалист начинает думать о какой-то там своей родине, о том, как бы ее укрепить перед угрозой внешних врагов, он уже не социалист. Социалист должен мыслить не узко национально, а в мировом масштабе, планетарно. Да, если хотите, мне не жаль России, потому что я думаю не об интересах какого-то одного государства, хотя бы своей родины, а обо всех людях труда, без различия национальностей. И если нам, для того чтобы разбудить пролетариат всех стран, подвигнуть его на всемирное восстание против капитала, потребуется взорвать Россию – взорвем ее! Принесем ее в жертву!

Кто-то захлопал. Инженер хотел было поддержать рукоплескания и уже развел ладонями, но хлопки резко оборвались, и он смущенно спрятал руки под стол.

– Все, товарищи. – Саломеев встал, показывая тем самым, что разговор окончен. – Довольно полемики. Позиция сторон предельно ясна. Приступаем к вотированию. Кто за то, чтобы доклад Льва был немедленно и без изменений опубликован, прошу поднять руки. Вы, девушки, – обратился он с улыбкой к Тане, Лизе и Лене, – пока в этом участвовать не можете. Но вам недолго быть сторонними наблюдателями. Надеюсь.

Руки подняли все, кроме Самородова, Мещерина и Дрягалова. Инженер Попонов вначале не знал, как ему быть, но, увидев, что большинство поддерживает Саломеева с Гецевичем, тоже поднял руку.

– Спасибо, – сказал Саломеев. – Кто против?

Противниками были Мещерин и Дрягалов.

– Ты воздерживаешься, как я понимаю, Алексей?

– Да. Я не хочу категорически, безапелляционно придерживаться своего только мнения. Я уважаю чужую позицию, даже если нахожу ее неверной, – ответил Самородов.

– Ну понятно. Это должно служить нам всем примером, как надо относиться к чужой позиции, – без малейшего ехидства, а скорее примирительным тоном заметил Саломеев.

– Это уж как вам будет угодно, – плохо изображая безразличие, проговорил Самородов.

Глава 4

Никогда прежде перед Таней не вставала такая тягостная проблема. Никогда она не испытывала таких душевных тревог и волнений. Не была столь удручена. Случившееся стало для нее настолько неожиданным, настолько непостижимым, что она, сама, может быть, того не понимая, страшно растерялась. Она, едва разбирая дорогу, словно в забытьи, брела в гимназию, совершенно не находясь, как ей теперь вести себя с Лизой. Не разговаривать ли с ней вовсе или, напротив, объясниться начистоту? Рассказать ли обо всем сначала Лене или же вообще ни о чем ей не говорить? Очевидным для нее было лишь одно – прежних их с Лизой отношений больше быть не может. Делать вид, будто ничего не произошло, невозможно, даже если она этого и захотела бы. Но раз так, значит, объясняться, как бы чудовищно неприятно это ни было, придется. А значит, и Лену обо всем придется поставить в известность. Во-первых, она непосредственная участница событий, и скрывать новость, которая ее касается в равной с другими участниками степени, было бы по крайней мере не по-товарищески, если не сказать, что это выглядело бы не меньшим, чем Лизин поступок, предательством. А кроме того, таить такой секрет, тем более от лучшей подруги, было свыше ее сил. И Таня твердо решилась сейчас же поговорить с Леной, лишь только они встретятся.

Среди воспитанниц класса, в котором она училась, Таня была не только по успеваемости первою ученицей, но и – что неудивительно – самою прилежной. Она приходила в гимназию так заблаговременно – где-то за четверть часа до молитвы, – что не будь у нее годами накопленного непререкаемого авторитета, подруги над ней, пожалуй, и посмеялись бы даже. Потому что в их возрасте приходить на уроки пораньше, как какой-нибудь неопытной, пугливой первокласснице, было уже почти неприлично. Для девицы, оканчивающей курс, считалось особенным шиком войти в класс одновременно с учителем или, в крайнем случае, перед самым его появлением. Но Таня к этому относилась в высшей степени безразлично. И приходила пораньше. А вот Лена, та, напротив, появлялась в классе, как правило, в числе последних. Но не потому, что она, подобно некоторым, хотела таким манером покрасоваться. Просто у Леночки все ее действия были выверены с такой точностью, она все исполняла так разумно и взвешенно, что вовсе не нуждалась иметь какие-то минуты в запасе.

В этот раз Таня сразу в класс не пошла. Ей нужно было не только перехватить Лену раньше, чем та встретится с Лизой, но и самой избежать преждевременной встречи с этой изменщицей. Поэтому она решила дожидаться Лену на улице и все с ней подробно обсудить, не считаясь со временем и даже в ущерб урокам, если потребуется. Таня выбрала место неподалеку от ближайшей к гимназии станции конножелезной дороги и, по возможности не привлекая к себе внимания и делая вид, что ее интересуют какие-то там рекламные надписи на стенах, стала наблюдать за прохожими. Караулить подругу в этом месте было удобнее всего, потому что ей не грозило тут повстречать Лизу, обычно подходившую к гимназии с другого конца улицы. А Лена здесь появится непременно, все равно как она сегодня будет добираться до гимназии из своего Мерзляковского – на конке ли или пешком. К слову сказать, старшеклассницы чаще даже предпочитали ходить в гимназию именно пешком. Это была еще одна их возрастная привилегия, сродни появлению в классе на грани опоздания.

Долго ждать ей не пришлось. Таня заметила подругу еще издали. И даже издали было заметно, как взволнована Лена. Не говоря уже о том, что она шла в гимназию подозрительно раньше обычного.

Лена едва не бежала. И прохожие, которых она, казалось, не видит вовсе, спешили посторониться, чтобы не помешать пройти молодой, раскрасневшейся от быстрой ходьбы красавице.

Таня выросла на ее пути так неожиданно, что Лена чуть не налетела на нее с ходу.

– Таня?.. – произнесла она, изумленная и с вопросительной интонацией.

Таня успела уже понять, что у Лены имеется какая-то важная новость. Поэтому, наверное, она так рано и так поспешно и идет в гимназию, чтобы рассказать ей эту новость.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Лена, преодолев секундную растерянность от неожиданной встречи.

– Тебя жду Мне кое о чем нужно тебе срочно рассказать. Но у тебя, кажется, тоже есть новости.

– Ах, Таня, милая, еще какие! Но ты, может быть, все уже знаешь? Ты о Володе с Алешей хотела рассказать?

– Нет. Совсем другое. А с ними что?

– Они арестованы. Вчера их забрали в полицию. Обыск был и у того и у другого.

Умению Тани владеть собою и держаться с достоинством при любых обстоятельствах подруги всегда очень завидовали. Редко кто из них на экзаменах, скажем, или в нелицеприятных нравоучительных беседах с начальницей был столь же хладнокровен и бесстрастен, как она, но теперь, услыхав об аресте своих друзей и зная, в отличие от Леночки, еще и причину, по которой это произошло, Таня вдруг почувствовала, как у нее от ног и выше, к плечам, к голове, подкатывается непонятная такая слабость, делающая все конечности и самое тело непослушными и чужими, как это иногда бывает при виде крови. Лена, увидев, какое впечатление произвели на подругу ее слова, подхватила Таню под руку и потащила в противоположную от гимназии сторону. Но Таня быстро овладела собою.