Книга Изольда Извицкая. Родовое проклятие - Наталья Тендора

Говорят, Изольда стала заложницей своего характера — порывиста и принципиальна, обладала большой деятельной энергией. Шалунья и озорница. Чего стоит хотя бы такая ее фраза, оброненная в одном из писем: «А если ты меня забудешь, то я найду тебя и дам тебе в ухо. Ясно?» Ей была свойственная «хулиганская» форма проявления нежности, которую она порой выражала столь неожиданно. Самокритичность и самоироничность не помогли Извицкой вовремя понять свою неправоту и защититься от чуждого ей человека.

Вячеслав по характеру был умницей и прирожденным интеллигентом. Влюбленным не суждено было быть вместе. Он заканчивал институт в Ленинграде. Потом его ждала практика на киностудии. А Изольда только начинала учебу во ВГИКе, в 1953-м ее ждали первые съемки на «Мосфильме». Когда же у него появилась реальная возможность перебраться к ней в Москву, их отношения оборвались. Грустно признать, но это чувство с самого начала было обречено. И сами ребята это знали. Потому так пронзительно звучат их письма! В них — обреченность, невозможность счастливого соединения — слишком принципиальны были сами молодые люди. Юношеский максимализм порой толкал к творческой гонке, чтобы как можно больше доказать друг другу, не зря прожить свою жизнь. В своих письмах они, как герои того же «Сорок первого», оказались словно на необитаемом острове. Вырвавшиеся на короткий срок и забывшие обо всем, но подсознательно осознающие, что скоро на их идеалистический мир обрушатся «вихри враждебные». Водоворот событий унесет их друг от друга, подальше от этого острова счастья и мечты. И им уже не суждено будет быть вместе, даже встретиться хотя бы на миг. Другая жизнь, заботы и обязательства захлестнут их, возьмут в полон и навсегда подчинят своей фаталистической, роковой власти…

Коротков так и не нашел свой идеал. Единственная, близкая ему женщина предала, не захотев понять и простить. Он отпустил ее, навсегда разочаровавшись в представительницах прекрасного пола. В экспозиции музея представлено больше всего его вещей — они сохранились в бережных руках его сестры. И все же саму переписку, насчитывающую более 100 писем, Галина Евграфовна пока никому не отдает. Даже в музее на время выставлена лишь малая ее часть. Хозяйка не может с ней расстаться — это все, что осталось от ее Славы, в этих письмах бьется его сердце. На долгие годы старинный кованый сундучок стал надежным сейфом, хранившим романтическую переписку. Сестра не решалась его отпереть. И сделала это только по настоятельной просьбе работников музея.

Из воспоминаний Галины Евграфовны, сестры Короткова:

«Слава закончил институт в 1953-м. В Ленинграде он проживал с 1947 года. Думаю, они с Изольдой расстались чисто по бытовым причинам — у них не было ни жилья, ни работы, ничего. После института он получил направление в Свердловск, а Изольде еще предстояло учиться в Москве. Это уже потом, через какое-то время, Слава перебрался в Ленинград. Помню, везде у него были фотографии любимой. Часто она в письмах сетовала: «Вот если бы жить в одном городе!» Однако судьба распорядилась иначе…

Без преувеличения можно сказать, что Слава был очень одаренным юношей. Играл на рояле, особенно любил на баяне. По фортепиано — до войны успел взять несколько уроков у немки Адельфины Адольфовны. Когда пошли бомбежки, было не до занятий… Играл на всех инструментах, абсолютно на всех: на гитаре, мандолине, которая сейчас в музее, балалайке, скрипке, сначала на гармошке — у нас была маленькая «хромочка». Потом какой инструмент ни возьмет в руки, на любом играл. Самоучка! Все сам. Слух бесподобный был. И пусть нот почти не знал, на слух мог подобрать что угодно, любую мелодию. Перед войной недалеко от нас жил скрипач, он и у него тоже немного учился. Наша мама была безграмотной, окончила всего один класс, но всегда нам внушала: «Ученье — свет, а неученье — тьма». Видя такие способности сына и узнав, что соседский мальчик берет уроки музыки у скрипача, отдала туда и сына. Программу, которую другие ученики осваивали за полгода, Слава прошел всего за месяц, настолько он был способный, одаренный. Потом мама отдала его учиться играть на пианино… А на гармошке — это уже у нас папа играл и родственники. Он и научил. А уж на баяне сам. И в техникуме первым баянистом был. В учебе тоже всегда был среди первых.

Детство наше прошло на пересечении трех улиц: Советской, Кооперативной и Просвещенской. На Кооперативной улице в 30-х годах был расположен Народный дом. Там показывали кино. И Слава, еще будучи подростком, пропадал там у механиков, которые ему доверяли «гонять» кино, пока занимались своими делами. Потом, участь в школе № 30, выстроенной перед самой войной, он тоже принимал участие в демонстрации фильмов. А когда открылся кинотеатр «Ударник», Слава и там был своим. С детских лет он мечтал связать свою жизнь с кино и увлекался фотографией. Когда учился в техникуме на третьем курсе, параллельно заканчивал и вечернюю школу. Потом его, как лучшего ученика, химический техникум в числе пятипроцентников отправил на учебу в Ленинградский институт киноинженеров.

У нас в семье дом всегда был открыт для всех детей. В нем постоянно находились и мои, и Славины друзья — он «кипел» детворой. Помню, когда Слава учился в техникуме, к нам ходил один мальчик из неблагополучной семьи. Папу предупредили относительно Славиной с ним дружбы: «Ты смотри, он с плохим мальчиком дружит, тот ругается…» У нас никогда такого не было. Папа завел со Славой разговор, а тот ему в ответ: «Не волнуйся! Я плохим не стану, а он будет хорошим». И, правда, тот парнишка подтянулся. К нам всегда много всякой детворы приводили и просили взять на поруки. Они вовлекались в наш дружный коллектив и исправлялись. Один парнишка, которого привели родители, потом благополучно и школу вечернюю закончил, и техникум, и институт, чтобы быть «как Слава». Весело мы жили: сами свою самодеятельность детскую устраивали. Особенно хорошо было до войны. У нас в компании были ребята, начиная с семи лет и кончая десятиклассниками…

Помню, Софья Степановна Леонова, по всей улице заботящаяся о детях, сходит в исполком, добьется денег и на них устраивает нам чаепития. Сначала — концерт, а потом дружное сидение за столом… У меня даже сохранилась такая фотография. Соседи частенько выговаривали маме: «Юлия Яковлевна, и вам не надоел этот содом? Все время этот шум…» А она в ответ: «А я довольна. Мне это не мешает. Они все у меня на глазах».

А наш дом, и правда, «пел и шумел»: две гитары, баян, мандолина… Балалайки, правда, не было. Играли на этих инструментах, как во Дворце пионеров. Музыка звучала всегда. И люди, проходящие мимо, частенько останавливались под окнами послушать… Вот в такой обстановке мы с детства воспитывались.

У нас со Славой были совершенно разные характеры. К примеру, мама его за что-то ругает — и отчитывает его, и отчитывает… Он хоть бы полслова в ответ. Ни звука, как будто и не слышит. Только ее запал закончится, он подходит: «Ты закончила? Дай поесть». Все.

Как в каждой семье, наши обязанности были распределены: воды принести, что-то приготовить, сбегать в магазин, наколоть дров… А ему некогда, потому что у него свободного времени отродясь не было — участвовал во всех кружках, в том числе и в драматическом, состоял в комитете комсомола, выступал в самодеятельности. Поэтому, ему, скажем, надо что-то сделать, а он не успевает. Так он от меня не отойдет, пока не уломает сделать это за него. И обратится с такой лаской, такой теплотой, что отказать невозможно.