Книга Карта Талсы - Бенджамин Литал

– А этим летом ты к нему собираешься? – поинтересовался я.

– То был единственный раз, когда я туда ездила.

Меня это несколько шокировало. Через некоторое время я снова попросил посмотреть видео с Родом.

– Зачем тебе его пересматривать?

– У мальчиков особое отношение к отцу своей девушки.

Она фыркнула.

Эдриен никогда не была ничьей дочерью: ее биологическая мать, француженка, приехала в Новую Англию учиться, а сама все это время прокаталась на яхтах, а потом бросила младенца – Роду пришлось купить билет на самолет, самому готовить смесь, непрестанно качая ребенка на руках, во время пересадки в Далласе он сменил подгузник в туалете и, наконец, доставил малышку в родовое гнездо в Талсе. На этом он счел свои родительские обязанности исполненными. Он улетел в Париж и несколько лет потратил на попытки вернуть Мэриэн: легенда для семьи заключалась в том, что у нее суровая постродовая депрессия. Но Эдриен мать так больше никогда и не увидела. Ее двоюродный дедушка Гарольд, который заправлял в то время «Букер петролеум», в таком исходе и не сомневался. Он нанял несколько нянек из Ливана, а руководила ими его жена, ее двоюродная бабушка Александра.

Через некоторое время Род вернулся в Талсу, но много времени проводил в разъездах. Эдриен ближе всего общалась с двоюродной бабушкой, шведкой по происхождению, которая выросла в Небраске и познакомилась с Гарольдом в Денвере на балу. Когда и она, и Гарольд умерли, компания перешла в руки следующего поколения. Род продал свои акции старшей сестре, Лидии, купил дом в Род-Айленде с видом на скалистый пляж, недалеко от того места, где познакомился с Мэриэн. Род проводил с Эдриен так мало времени, что когда он уезжал, никто даже не предложил, чтобы девочка поехала с ним в Род-Айленд.

Но в Талсе, наверное, не было женщины, настолько лишенной материнского инстинкта, как Лидия. В доме на Двадцать восьмой, недалеко от Фитцпатриков, жили только они вдвоем: всего за год-другой Эдриен превратилась в довольно высокую девушку, и домой ее стали подвозить ребята постарше. Она крайне благоразумно настояла на покупке мотоцикла, как только достигла того возраста, когда ей можно было им управлять, – в Оклахоме это четырнадцать лет. А еще начала оставаться на ночь в пентхаусе небоскреба, где в то время никто не жил: Эдриен звонила очень поздно Лидии, заявляла, что пьяна и что быстрее дойти до небоскреба, чем пытаться доехать до дома. Лидия дала ей понять, что Эдриен вовсе не обязательно будить ее каждый раз, как она напьется, и можно просто в случае необходимости идти в пентхаус. Таким образом Эдриен туда и переехала, накупила себе новой одежды и решила, что на Двадцать восьмую больше никогда не вернется. А если надо будет подписать какие-нибудь школьные документы, занесет их тете в офис. Она заказывала себе шашлык и бублики с доставкой. Стирку отдавала швейцару, а тетя оплачивала. Уборщица заходила мыть санузел и выносить мусор. Лидия была этим вполне довольна и даже предложила шестнадцатилетней девушке вполне приличное содержание, раз уж та осталась одна. Ну, то есть это все мне поведала Эдриен, когда однажды ночью я не давал ей уснуть, рассказывая о том, как много для меня значат мои родители.

Я каждый день ходил с Эдриен в студию: ее рутина стала моей. В начале рабочего дня она переодевалась; она очень аккуратно вешала свои яркие утренние юбки, и раз в неделю я отвозил всю стопку обратно к небоскребу и отдавал швейцару, как кипу летучих змеев. Я гордился тем, что делаю что-то для нее. Мое писательство отошло на второй план. По мере того как летняя жара сгущалась и мы начали потеть, я окончательно забросил это дело.

Еще мы вместе разъезжали по городу. Художнице, пользующейся различными средствами, да порой и просто богатой женщине, ежедневно необходимо выдумывать новые потребности: краски и кисти, мольберты, даже стулья с табуретками, мужские майки упаковками по три штуки, куски материи и доски. Поначалу мы пренебрегали обедами, но со временем стали куда-нибудь выходить: мы могли заказать всю столовую «Стивс сандри» на двоих и взять сыр на гриле и салат с яйцом, иногда признавались друг другу, что сегодня больше хотели бы в «Виллидж инн», где в безлюдном лесу пластиковых перегородок приходилось сильно повышать голос. А иногда предпочитали вечно пустой восточный ресторанчик, в котором подавали огромные и не очень плотно скрученные роллы. Потом «Хобби-лобби», «Таргет» или склад пиломатериалов, а в редкие дни мы отправлялись к западу от реки, где вместе с настоящими подрядчиками ходили по специализированным магазинам, в которых торгуют замками и дверными ручками, либо же не пойми зачем шли смотреть на заборы, а один раз купили тридцатикилограммовый кусок известняка в магазине для обустройства ландшафта. Его отказались грузить в багажник, а втиснули на заднее сиденье, потому что, как они объяснили, «из багажника вы его сами не достанете». Камень был весь щербатый, но в то же время гладкий – как череп человека с одиннадцатью глазницами. Эдриен помогла мне затащить его в студию, где он и простоял до конца лета – я думаю, он был ей полезен.

Жизнь наша была прекрасна. Иногда мы ездили куда глаза глядят просто за идеями – Эдриен тогда рисовала квадраты и вдохновение черпала из архитектуры. Я спрашивал: «Ты можешь по-настоящему смотреть, когда я рядом?». А она только перебивала: «поворачивай налево, поворачивай направо». Потом мы где-нибудь останавливались. Эдриен, как она говорила, искала линии. Пыталась загнать их в угол. Отутюженные тени проезжающих полугрузовиков проплывали над эстакадой, под которую ныряла велосипедная дорожка, и по идее мимо нас мог бы проехать любой, кто знавал меня в детстве, и увидеть Эдриен на капоте моей машины – она сидела и делала наброски.

Кэм в середине июля вернулась в Коннектикут, более-менее как и планировала, но для Эдит это был серьезный удар. Я выводил ее обедать, думая, что теперь могу ее с кем-нибудь познакомить, ввести ее в свой мир. Кэм все равно не была особенно творческой натурой.

– Вчера мы с Эдриен всю ночь работали над ее минималистической скульптурой. Мы купили ландшафт для железной дороги из пенопласта, холмы и все дела, и укладываем его ногтями. Ровно по одному на каждый квадратный дюйм, представляешь?

Эдит мне не поверила.

– Это утомительно, – признался я. – Иногда просто бесит.

– Бросить бы вам всю эту ерунду и просто отрываться, – сказала Эдит.

Но нам было весело и так. Однажды мы пошли к торговцу неоновыми лампами. Именно благодаря таким покупкам я считал, что мы куда более свободны, чем любая другая пара подростков. Не только потому, что у Эдриен имелись деньги, а потому, что мы так раскрепощенно ими распоряжались. В детстве меня всегда привлекал этот магазин с неоном. Родители часто проезжали мимо его треугольного фронтона, две стеклянные витрины лицом к улице, в которых светились образцы: «Кока-кола», «Миллер лайт», неоновый тукан, мигающая доминошка, семь-восемь вывесок «ОТКРЫТО». Но у меня тогда и мыслей не возникало, что когда-нибудь я сюда зайду и что-нибудь куплю.

Иногда, когда я выглядывал из окна пентхауса и смотрел на центр Талсы, который был виден в мельчайших подробностях – дороги, деревья, приземистые домишки и целые районы, меня поражало, насколько ясным все казалось. Я как будто бы понимал, как работает энергия. Я знал, что сложный городской пейзаж должен был опьянять, внушать радость, показывая тайные связи и сговоры, которых я не видел раньше. Карта города должна была напоминать сверхсложную и мощную монтажную схему: недоступную для понимания, но полную намеков, и, естественно, строго функциональную. Так оно и было. Функционировала она прекрасно. Когда Эдриен была рядом, мне казалось, что я это понимаю.