Книга Досье "72" - Жан Коломбье

Второй оплошностью стало разделение приговоренного к смерти населения на две категории: знаменитости, скорбная судьба которых была достойна сожаления, и простой люд, на который всем было совершенно наплевать. Стараясь лихорадочно что-то доказать, газета распахнула дверь для классовой борьбы нового типа.

— Эти дураки не сообразили, что простые люди тоже голосуют, что их намного больше, чем знаменитостей, и что, когда они поймут, что их судьба никого не интересует, они могут просто так, инстинктивно, проголосовать «за», с единственной целью насолить власть имущим. Мы должны воспользоваться этой оплошностью.

За две недели члены комитета, в очередной раз вдохновленные Бертоно, чьи стратегические способности внушали уважение, вернули ситуацию в нужное для себя русло:

— Мы дали им возможность излить свою желчь. Главным было не мешать им высказываться. Теперь они выдохлись, начинают пережевывать одно и то же. Мы будем действовать по двум направлениям: выступление Гарсена по телевидению, затем увеличение количества дебатов. Но границы этих дебатов мы будем определять сами, в ходе их не должна обсуждаться альтернатива, поставленная этим референдумом. Мы сделаем так, чтобы оружие скрещивалось только по вопросам применения этой меры. Это — главное. Надо будет сделать так, чтобы через два месяца люди, даже не осознавая того, согласились с проектом «Семьдесят два».

Сказано — сделано. В ходе одного из выступлений, передававшихся по всем каналам телевидения страны, Гарсен серьезным, но спокойным тоном призвал французов к благоразумию. Как Бертоно и Бофору удалось сделать его своим рупором? Кузен Макс никак не мог этого понять. Он, как всегда, был восхитителен: поочередно то грустный и торжественный, то трагический и умиротворенный, он умело использовал все свои козыри. Высокий красивый мужчина с несколько вялыми чертами лица, он явно должен был нравиться женщинам. Он, кстати, не отказывал себе в маленьких ухищрениях, чтобы казаться соблазнительным и расположить к себе: это нервное покусывание губ, жесты, а этот взгляд, честный как золото, не отпускал от себя телезрителей, доходил до каждой сидевшей в кресле домохозяйки моложе пятидесяти лет, давал ей понять, что между ним и ею все могло быть возможным, и вызывал у нее нежные слезы потому, что она не сумела найти эту любовь, потому, как мало мы значим в этой драматической ситуации.

Эта мера, которую правительство было обязано представить на рассмотрение президенту республики, не давала ему спать ночами. Он мог признаться в том, что если бы на заре своей политической карьеры он знал, что станет когда-нибудь премьер-министром и ему придется претворять в жизнь такой проект, он бы отказался от будущей карьеры. Но надо правильно все понимать: да, правительство предложило его. Но вопреки своей воле. Правительство подхватило идею, высказанную депутатом от оппозиции, потому что под ее отвратительной оболочкой скрывались экономические реалии, увы, но перемены необходимы для страны. Никто, он повторял, никто из большинства или из оппозиции не смог предложить достойного альтернативного решения. Никто! Франция, некогда бывшая факелом для всего мира, погружалась в посредственность, у иностранцев она вызывала сарказм и сочувствие.

С болью в душе — но состояние души отступает перед величием нации — правительство поддержало это предложение. Главное, не надо было забывать положительные стороны этой меры: сэкономленные таким образом средства пойдут главным образом на создание новых рабочих мест. Более молодая, более динамичная Франция, где будет упрощена процедура создания новых предприятий, где пенсионеры, находящиеся в расцвете сил, смогут полнее воспользоваться заслуженным отдыхом, такая Франция вновь станет образцом для всего мира, чем она и была всегда. В заключение Гарсен сделал продолжительную паузу, устремив свой взгляд в глаза телезрителей, у которых от переживаний сжалось горло. А потом взволнованным голосом произнес слова, они запечатлелись в памяти тех, чей возраст был менее семидесяти двух лет:

— Дорогие соотечественники, мне недавно исполнился семьдесят один год. Пока будет разработана применительная практика этой меры, за которую я выступаю, я приближусь к роковому возрасту. Будьте уверены в том, что на это последнее свидание я отправлюсь с убеждением, что служу своей стране, что обеспечиваю ее будущее, что принимаю участие в ее обновлении. Я с легким сердцем отдаю мою жизнь моему народу. Благодарю вас за доверие, я тоже верю в вас. Да здравствует республика, да здравствует Франция!

Вот это человек! Нет, но какой человек! Газета «Фигаро» на следующее утро задала вопрос: был ли когда-нибудь во главе Франции патриот такой закалки? Да, этот человек не из тех политиков, которые творят подвиги на трибунах, а не на полях сражений! Он не из тех, кто призывает брать оружие и идти воевать! Этот поступок Гарсена заставляет нас вспомнить самые прекрасные страницы истории Франции. Проявляя столько величия в самопожертвовании, столько веры в родину, Гарсен становился достойным сыном достославной Жанны д’Арк. Значит, не все прогнило во французском королевстве.

Бой меняет состояние души. За исключением нескольких ворчунов из левых, в частности из движения «зеленых», для которых патриотизм не являлся основной ценностью и в чьих рядах выступление депутата Готе вызвало землетрясение, слегка смягченное его изгнанием из рядов движения, — никто больше не смел открыто выступать против референдума. Как, в то время, когда премьер-министр согласен незамедлительно пожертвовать своей жизнью — а ведь жизнь у премьер-министра очень приятная — ради своей страны, вы, кому оставалось жить целых двадцать пять лет, отказываетесь положить свой камень в здание страны?

Нет. Вскоре, как это и предсказал Бертоно, страна озаботилась прямыми последствиями внедрения проекта «Семьдесят два». После периода стонов и проклятий настал период переговоров. Захлестнув страницы газет своими дрожащими от волнения речами, штатные болтуны, философы и остальные политики поменяли стратегию. Они начали вести тайные переговоры с правительством в надежде получить свой кусок пирога. О, только не надо об этом плохо думать! Депутаты заранее отметали всякую личную заинтересованность: они начали переговоры не ради своих личных интересов, не для того, чтобы добиться для себя исключения из общего правила, а для того, чтобы защитить дело, которое им казалось справедливым. Как бы там ни было, на втором месяце подготовки к референдуму вся Франция в лице делегаций своих представителей прошла через кабинет премьер-министра.

Быстрее всего на все это отреагировало духовенство. Кардинал Куайно, сопровождаемый епископом Пуатье, предъявил свои требования:

— Если вы претворите свои угрозы в жизнь, господин премьер-министр, вы уничтожите всю католическую апостольскую римскую церковь! Во Франции, которая является ее старшей дочерью! Я первый сожалею о том, что наше население не из самых молодых. Стоит взглянуть, кого затронет ваше решение: кардиналы, архиепископы, епископы — это 93 %, священники — 70 %, монахи — 85 %. Вдобавок осложнение отношений с семинариями, вам не надо об этом напоминать. Не будет больше религии, не будет морали, той христианской морали, которая — хотят того люди или нет, верующие они или атеисты — начиная со времен Карла Великого цементировала Францию. Поэтому я призываю вас исполнить ваш долг. Нет правил без исключений: спасите жизни духовенству, это в интересах христианства и нашей любимой родины.