Книга Медичи. Крестные отцы Ренессанса - Пол Стретерн

Поражение обернулось победой: не было бы изгнания, вряд ли он бы встретил такой прием, и, хотя прямо никто этого не утверждает, приветствовали его как национального избавителя. Все в нем видели правителя Флоренции — и сами ее граждане, и сопредельные государства, из тех, что давно уже, хотя и без особого успеха, пытались ему помочь. Город лежал перед ним — Флоренция явно была готова иметь несменяемого главу республики, но сам Козимо, человек осторожный, колебался. Пришло время вспомнить предсмертный наказ отца — «не высовывайся»; следовало также иметь в виду традиции флорентийского республиканизма (приятный самообман). Козимо предпочитал традиционные формы, да и обходные пути были ближе его характеру, как и характеру города; да, он будет править им, но из-за кулис. Обычный бизнес — только крупный!

Тем не менее одно существенное изменение произошло. Хотя Козимо и впредь будет вести себя сдержанно и всячески поощрять соблюдение принятых норм политической жизни города, сомнений в том, кто на самом деле дергает за нити, не возникнет ни у кого. Посольства из-за границы будут направляться непосредственно к нему, домой; точно так же и граждане Флоренции, нуждающиеся в официальных гарантиях, будут искать аудиенции именно у Козимо, который даже выделит для них специальное время. Судя по всему, примерно тогда же к нему начали поступать (удовлетворяемые им) просьбы от видных граждан города стать крестным отцом их первенцев мужского пола. Подобного рода проявления преданности были ему по душе: никакой показухи, но обязывает.

Влияние олигархии было быстро подорвано синьорией, явно под давлением Козимо. Несмотря на обещания папы, Ринальдо и других видных членов семьи Альбицци выслали из города, что заставило Ринальдо на прощание бросить Евгению IV горькие слова: «И как же я мог поверить, что тот, кого изгнали из своего города, удержит меня в моем». С другими семьями обошлись подобным же образом, и даже семидесятилетний Палла Строцци, столь много сделавший для возвращения Медичи во Флоренцию, был приговорен к десятилетнему — то есть фактически пожизненному — изгнанию. Научные занятия Строцци нередко заставляли его пересекаться с Козимо, между ними даже установилось нечто вроде дружбы, но когда он попросил Козимо вмешаться, та сдержанность, с которой тот откликнулся на эту просьбу, говорит красноречивее всяких слов. Синьория все поняла правильно, и приговор остался в силе. Козимо счел, что богатство и влиятельность почетного государственного мужа наверняка сделают его центром притяжения сил, враждебных Медичи, а сейчас не время для того, чтобы терпеть оппозицию. Козимо хотел, чтобы на смену волнениям и раздорам последних лет пришла твердая власть, а с ней — мир и процветание; в соответствии с этим он и действовал, хотя, можно повторить, действовал с характерной для себя аккуратностью. Как заметил один из его друзей-гуманистов, «если Козимо хочет чего-нибудь добиться, то делает все, чтобы не пробудить чью-то зависть, так чтобы всем казалось, будто инициатива исходит не от него, а откуда-то извне».

Козимо делал все от него зависящее, чтобы в нем видели всего лишь гражданина республики: да, влиятельного, но все же гражданина, долженствующего уважать закон так же, как должны уважать его другие граждане. Он превратит себя в образец самого надежного налогоплательщика в городе, хотя на самом деле декларируемые им для налогообложения доходы всегда значительно отличались от реальных; его балансовые отчеты были неизменно перегружены раздутыми, а иногда и вовсе несуществующими долгами, но никому и в голову не приходило подвергать сомнению его бухгалтерию. В то же время Козимо полностью, хотя и скрыто, контролировал весь городской аппарат налогов и сборов и выстроил систему этого контроля так, чтобы она не давала никаких сбоев. Любого бунтовщика можно было легко приструнить при помощи карающего catasto, то есть завысить налогооблагаемые доходы и собственность. Вскоре это стало излюбленным методом Козимо в борьбе с любой оппозицией. Преуспевающие противники просто банкротились, либо catasto оказывался так непомерно велик, что они уходили в добровольное изгнание, после чего доверенные агенты партии Медичи покупали по бросовым ценам оставленные поместья и передавали их преданным людям. За pax Medici приходилось платить.

В то же время были проведены давно назревшие и даже перезревшие реформы, привносящие в застывшую политическую систему Флоренции некоторые элементы развитой демократии. Так, была вознаграждена верность popolo minuto — примерно сто его наиболее достойных представителей получили право ежегодного участия в выборах в синьорию, то есть теоретически могли и сами быть избраны на государственные посты.

И в международных делах Козимо использовал свои немалые дипломатические дарования, дабы повысить меру стабильности, насколько это, разумеется, было возможно в как раз нестабильном, раздираемом интригами, мире итальянской политики. Ведущей силой на севере Италии оставался Милан, которым правил грозный герцог Филиппо Мария Висконти, постоянно покушавшийся на флорентийские земли. А сейчас, ко всему прочему, изгнанные Альбицци всячески подталкивали его к тому, чтобы вторгнуться на территорию республики и восстановить там власть своих преданных друзей. Пока Флоренции удавалось сдерживать поползновения Милана лишь благодаря своему не особенно прочному союзу с Венецией и Папской областью с ее вечными волнениями.

В 1436 году, ровно через два года после своего возвращения, Козимо предпринял решительный шаг, которому предстояло надолго определить международную политику города: он пригласил во Флоренцию всесильного кондотьера Франческо Сфорца. Этот тридцатичетырехлетний вояка был незаконнорожденным сыном фермера из Романьи, бывшего тоже кондотьером, взявшим себе имя Sforza (сила). Франческо унаследовал от отца его военный отряд и быстро завоевал среди своих новых товарищей, беспощадных наемников, уважение и репутацию одного из самых способных военачальников во всей Италии. Этому способствовала его доблесть на поле боя и умение подчинять себе людей. У Сфорца были прочные связи с Миланом, и он даже честолюбиво подумывал о женитьбе на незаконной дочери герцога Миланского в надежде стать его наследником на троне. Сфорца вполне отдавал себе отчет в своем растущем политическом влиянии и уже начал создавать собственное королевство в Романье, захватывая территории, которые официально входили в состав Папской области. Таким образом, приглашая Сфорцу во Флоренцию, Козимо рисковал испортить отношения не только с герцогом Миланским, но и с папой. Но по его расчетам, дело того стоило. От отца Козимо усвоил, что для достижения успеха бывает порой необходимо вступать в альянс с такого рода сильными, хотя и ненадежными людьми, — по опыту ведения дел с Бальдассаре Коссой он и сам знал им цену и понимал, каким незаурядным дипломатическим мастерством надо обладать, чтобы держать их в руках.

Франческо обладал могучим телосложением и тонкостью манер не отличался; у него было широкое, несколько грубоватое лицо, но за поведением и внешностью мужлана скрывалось какое-то мальчишеское обаяние. Опытный и проницательный Козимо разгадал молодого человека с первого взгляда: Сфорце нравилось нравиться, он хотел, чтобы люди ценили его как человека, а не как внушающего страх солдата. Обращаясь с ним, как с ярким молодым гуманистом из круга своих подопечных, Козимо сразу очаровал своего нового гостя. Правда, поначалу такое обращение смутило Сфорцу, никогда прежде его не принимали так обходительно и с таким пониманием, но вскоре он буквально влюбился в Козимо. Это никакое не преувеличение: вернувшись из Флоренции в Романью, Сфорца начал забрасывать Козимо письмами; написанные на одном из итальянских диалектов, они неизменно начинались обращением: «Magnificetanquam Pater carissime» («Великий и драгоценный почти отец»). Козимо приобрел сильного и опасного друга.