Книга Дневник нарколога - Александр Крыласов

Леонид тщательно подготовился к этой поездке: освежил свой немецкий, прочел уйму путеводителей по Берлину и намеревался целую неделю быть истинным арийцем, то есть никуда не лезть без очереди и ко всему относиться толерантно и благодушно. Однако на паспортном контроле в Германии его внезапно настиг рецидив — Леня, расталкивая всех, кинулся к пограничнику с паспортом наперевес, как будто опасался, что погранец сейчас вывесит табличку: «Перерыв 10 минут, ушел за товаром» и смоется до вечера. «Родина не отпускает», — осознал Леня и, усилием воли подавив в себе жлобство, встал в очередь последним. В гостинице Куприянов познакомился с портье по имени Курт и двумя русскими туристами лет тридцати. Обоих звали Сергеями, оба были длинноволосые и бородатые, только один маленького роста, а другой большого, чем они занимались по жизни, Леня так и не выяснил. Для начала решили прошвырнуться по Берлину и зайти в русско-немецкий центр по совету словоохотливого портье. Русско-немецкий центр располагался на главной торговой улице Берлина Фридрихштрассе и напоминал комбайнера, затесавшегося среди виолончелистов. Внутри здание походило на дом культуры города Каширы или Рязани перед приездом высокой делегации из столицы. По плохо освещенным лестницам сновали краснолицые мужики с озабоченными глазами и дамы с аляпистыми украшениями на запястьях и шеях. В гардеробе хлопец с житомирским акцентом поставил дорогих гостей в известность, что сдать три куртки будет стоить трешку евро. Сереги переглянулись и решили пренебречь духовной пищей, но Леня обилетил всю троицу, и они принялись шататься по выставкам, обильно рассыпанным по зданию. Вскоре выяснилось, что грамотные посетители вешают свои куртки и пальто на плечики непосредственно на выставках. В одном из залов на столе трогательно расположились две бутылки шампанского, стопка пластиковых стаканчиков и какие-то орешки. Сереги переглянулись, и их неудержимо повлекло к столу.

— Это сколько же бездельников развелось, — с нехорошей улыбкой Серега большой принялся разливать шампанское.

— Не гони, — попытался унять его Серега маленький, — на пол льешь.

— Мне не наливай, — предупредил Куприянов, — я закодированный.

— Попомните, шкуры, наши кровные евро, — Серега длинный пронизывающе оглядел выставочный зал и крякнул.

— Слушайте тост, — поднял пластмассовый стаканчик Серега маленький. — Всякий рыбак мечтает увидеть золотую рыбку. Всякая девушка мечтает увидеть сказочного принца. Всякий юноша мечтает увидеть прекрасную принцессу. Так выпьем же за морковку. Она улучшает зрение.

Сереги остограммились и стали смотреть на жизнь более позитивно. Длинный разлил из другой бутылки, а коротышка толкнул следующий тост:

— Шахматисты говорят, что жизнь — игра в шахматы. Боксеры и борцы — поединок. Продавцы — сплошные продажи. Программисты — что программа. И только ассенизаторы скромно сидят и помалкивают. Ну, за скромность.

Стоящие неподалеку немцы с тоской наблюдали, как мелеют их бутылки. Леня гостеприимно пригласил их к столу, где разминались скромные гости. Хозяева отрицательно покачали головами, а Серега маленький осчастливил новым тостом:

— Хочешь быть счастлив один год — женись. Хочешь быть счастлив два года — разведись. Хочешь быть счастлив всю жизнь — ешь каждый день шашлык и пей шампанское. Ну, за мудрость.

Куприянов вновь радушно пригласил хозяев составить компанию оборзевшим гостям, немцы опять вежливо отказались.

— Хреновые у тебя тосты, — Серега большой принялся разливать остатки шампанского по стаканчикам, — слушайте мой. Сидят два друга, бухают. Вдруг один говорит: я, как выпью, такой отчаянный, такой отважный, никого не боюсь, никого никого, даже шефа.

— Даже жены не боишься? — не поверил другой.

— Не, я столько не выпью. Ну, за умеренность, — Серега большой вытряс последние капли из бутылок и поставил их под стол.

— Слушай, Леня, стих, — Серега маленький сложил руки на груди и задекламировал:

Бродяги

Веселые, отчаянные странники

Гуляют по просторам площадей,

И воробьи шарахаются в панике

Подальше от непрошеных гостей.

Вот так они таскаются безбашенно

По тротуарам и по мостовым.

Стоит Варшава, граффити подкрашена,

Подсиненная редким постовым.

Стоит Берлин с витринами навыкате,

Втянув солдатский кованый живот,

Радеет о порядке и о выгоде,

Сосиски незатейливо жует.

Сопит Москва напыщенно надутая,

А то нежна, хоть ей крылечки гладь.

Танцует Прага, «пильснером» задутая.

Брюссель рисует рожицы в тетрадь.

Баку пьет кофе с сахаром на корточках,

И обкурился вусмерть Амстердам.

Мадрид поклеил смайлики на форточках,

А Копенгаген льет на милых дам.

Сидит Тирана с шашками и нардами.

Подгорица резвится под горой.

Клубится Лондон с панками и бардами.

Нажил себе Тбилиси геморрой.

Стокгольм рыбачит медленно, но истово.

Торгует неуемный Ереван,

А Кишинев похож на дядю пристава,

Что обложил оброком караван.

Спит Будапешт под толстыми перинами.

Рим вспоминает прошлые века.

Париж опять связался с балеринами.

Венеция плывет еще пока.

Бликует Вена, золотом набитая.

Склонился Киев молча над Днепром.

Шумит Мальорка — дурочка набитая.

Пыхтит Рейкьявик, грузный, как паром.

Тоскует Рига, чем-то озабочена.

У Таллина вновь крышу сорвало.

Но Минск спокоен, если уж уплочено —

Но ВТО и правильно рвало.

Так трепещите, папы-основатели,

Скрывайте женщин, ставьте нам вино.

В чужих столицах мы завоеватели,

Так древними подмечено давно.

— Хреновые у тебя стихи, — влез Серега большой, — я на них пародию написал. Слушай, Лень, и восхищайся:

А Сан-Франциско, педик, гей-парадами

Сантехников в Твери уже достал.

В Самаре принято не мериться окладами,

А пиво пить, мочась под пьедестал.

А Рио-де-Жанейро, слышишь, братове,

Слег, налупившись килек и просфор.

Чего там делать? Вот у нас в Саратове

Поставили недавно светофор.

Закуска с выпивкой закончились, и Сереги засобирались на улицу. На свежем воздухе их осенило.

— Мы просто обязаны отлить на Берлинскую стену, — голосом, каким произносят пионерские клятвы, возвестил Серега большой.

— Это будет акция! — взвизгнул Серега маленький.

— Может, не стоит, — попытался воззвать к голосу рассудка Куприянов, — где ее искать, эту Берлинскую стену, в такой темноте?