Книга Чингисхан. Завоеватель - Конн Иггульден

– Он не звал меня, Хубилай. Ты первый человек из Каракорума, которого я увидел с тех пор, как Гуюк стал ханом. Поначалу я даже подумал, что ты явился призвать меня к клятве. Я был к этому готов. – Бату обвел рукой лагерь – все семьи, всех детей и собак. – Больше мне ничего не нужно. Старый хан не ошибся, даровав мне эти земли. Ты понимаешь?

Хубилай молча кивнул.

– Приехав сюда, я увидел несколько гнилых юрт и деревянных домишек в лесной чаще, – продолжал Бату. – Удивился: зачем этим людям такая глушь? Потом нашел разбитое седло с клеймом моего отца. Здесь поселился Джучи, сбежав от Чингиса. Хубилай, эту землю избрал первенец великого хана. Здесь дух моего отца. Гуюку не понять, но здесь мой дом. Если он просто оставит меня в покое, я никогда не стану ему угрожать.

– Но если он придет сюда, то спалит этот лагерь дотла, – тихо сказал Хубилай.

– Поэтому я должен дать ему отпор, – проговорил Бату, кивнув самому себе. – Он внук Чингисхана, вдруг примет вызов другого внука? Гордец он тот еще.

– Он велит изрешетить тебя стрелами, не дав и рта раскрыть, – проговорил Хубилай. – Неприятно говорить о таком, Бату, но учти, что собственной жизнью он ни за что не рискнет. Забудь свои безумные планы. Понимаю, ты в отчаянии. Только выбора нет…

Хубилай осекся. Бату заметил, что его двоюродный брат смотрит словно в себя, и схватил его за руку.

– Что такое? Что ты придумал?

– Ничего серьезного, – отозвался тот, вырываясь.

– Позволь мне судить, – настаивал Бату.

Хубилай вскочил, и один из псов зарычал на него.

– Не тяни меня за язык, дай подумать.

Он принялся мерить комнату шагами. Мысль, посетившая его, казалась чудовищной. Хубилай понимал, что привык решать подобные вопросы в безопасном Каракоруме, где ответственности практически никакой. Здесь же, если рассказать о своей задумке, может измениться мир. Хубилай прикусил язык, не желая говорить ни слова, пока хорошо не поразмыслит.

Бату наблюдал за двоюродным братом, почти не смея надеяться. Мальчиком Хубилай был любимым учеником главного ханского советника. Когда этот мальчик говорил, даже великие останавливались и слушали. Бату молча ждал, строго посмотрев на одного из сыновей, который заполз под стол и обнял его за ноги. Малыш доверчиво глядел на Бату, твердо веря: его папа самый сильный и бесстрашный на свете. Бату очень хотелось, чтобы так оно и было.

Ни словом не обмолвившись, Хубилай вышел на улицу. Охранник с бельмом последовал за ним и держался неподалеку, пристально следя за пришельцем. Пусть его следит! Хубилай застыл в центре лагеря среди людской суеты. Лагерь разбили на манер города, с дорогами, убегающими в разные стороны. Хубилай улыбнулся, отметив, что ни одну из тех дорог прямой не назовешь. Они петляли, путались, чтобы сбить с толку нападающего. Лагерь Бату буквально кипел энергией, которая чувствовалась и в шуме стройки, и в голосах торговцев. На глазах Хубилая двое тащили неведомо куда тяжелое бревно. По улицам носились дети, грязные оборвыши, еще не ведающие взрослых забот.

Если не предпринять ничего, Бату либо развернет атаку и погибнет, либо пустится в бега – и тоже погибнет. Неужели он, Хубилай, заехал в такую даль, чтобы увидеть уничтожение двоюродного брата и его людей? А как же клятва хану? Хубилай поклялся служить ему юртами, конями, солью и кровью…

Внезапно разозлившись, он пнул придорожный камень. Какой-то мальчишка взвизгнул от удивления и зыркнул на грубияна, растирая ушибленную ногу, в которую попал камень. Хубилай его даже не заметил. Клятву он уже нарушил, предупредив Бату, и особых угрызений совести не чувствовал. Но новая его задумка еще страшнее…

Когда наконец Хубилай обернулся, на пороге дома он увидел Бату и охранника с бельмом. У их ног сидели собаки.

– Ну что ж, Бату, давай потолкуем, – кивнув, проговорил Хубилай.

Глава 9

Гуюк любил долгие летние вечера, когда мир пропитан серым светом, а воздух чист и прохладен. Он умиротворенно наблюдал, как солнце садится на западе, окрашивая небо в тысячи оттенков красного, оранжевого и пурпурного. Стоя у юрты, хан смотрел на лагерь, который разбили его тумены. Во время каждого привала среди пустоши вырастал целый город. Все нужное везли на свободных конях. Гуюк почувствовал запах жареного мяса с пряностями и глубоко вдохнул, ощутив прилив сил. До заката еще далеко, а он проголодался. Хотелось посмеяться над собственными предрассудками. Он же хан, законы Чингиса не должны ему мешать.

Гуюк вскочил на коня, упиваясь своей силой и молодостью. Щеки разрумянились. Неподалеку стояли два командира минганов, стараясь смотреть куда угодно, только не на него. Гуюк жестом подозвал слугу, и Анар, с трудом удерживая охотничьего орла, приблизился. И слуга, и орел притихли. Хан поднял правую руку в длинной, до самого локтя, кожаной перчатке. Орел опустился ему на руку, и Гуюк завязал опутинки. В отличие от соколов, орел колпачки не жаловал. Он сидел с непокрытой головой, глаза его так и блестели. На миг птица отчаянно захлопала крыльями, показывая белый пух. Гуюк отвернулся от сильного ветра, и орел успокоился. Хан погладил его по голове, остерегаясь кривого клюва, которым птица легко может порвать горло волку.

Едва орел успокоился, Гуюк свистнул, и один из командиров мингана приблизился с низко опущенной головой. Казалось, он не хочет ничего видеть и ничего знать. Гуюк улыбнулся такой осторожности, понимая, в чем дело. Жизнь этого человека зависела от неосторожного взгляда и небрежно брошенного слова.

– Сегодня вечером поеду охотиться на восток, – объявил Гуюк. – Дозорные отозваны?

Командир мингана молча кивнул в ответ.

Сердце Гуюка бешено колотилось, голос его казался придушенным. За месяц похода он выезжал уже на седьмую охоту – и всякий раз трепетал от страсти, которую не испытывал даже с молодой женой в Каракоруме.

– Если понадоблюсь, пошли гонца на восток.

Командир мингана поклонился, по-прежнему не поднимая глаз. Такая деликатность Гуюку нравилась. Без лишних слов он кивнул Анару, и оба поскакали прочь из лагеря. Хан легонько придерживал орла, который рвался вперед.

Воины, попадавшиеся навстречу, опускали голову. Гуюк же ехал по высокой траве, гордо расправив плечи. Здесь паслись десятки тысяч расседланных коней. Огромный табун напоминал тучу; за ночь он вчистую съедал траву на огромной равнине. Здесь тоже встречались воины, ночующие вместе с лошадьми. Некоторые, завидев всадников, приближались, но, сообразив, что перед ними хан, замирали, становясь слепыми и глухими.

Пока Гуюк ехал мимо стад, вечерний свет понемногу мерк. С каждой милей невидимая ноша таяла, и хан расправлял плечи. Настроение улучшалось. Тени удлинялись, и Гуюку вдруг захотелось погоняться за ними, как в детстве. Здорово, что можно хоть на время отбросить серьезность. Она-то и угнетала его. А еще груз проблем, давивший на плечи… В лагере его дни заполнены обсуждением тактики, рапортами, взысканиями… Гуюк аж вздохнул. Он жил ради золотых мгновений вроде этого, ради возможности отрешиться от всего и побыть самим собой.