Книга Актриса - Салли Боумен

Мадлен залилась румянцем. Он здесь, тот, кто был так добр к ней и ее сестричке, и к маленькому Грегуару, ради него она взошла бы на костер…

Увидев его, она сделала неловкий реверанс.

— Мадлен.

— Monsieur le baron…

Ему не пришлось задавать вопросов, женщины все поняли по его глазам и вдруг затвердевшим скулам. Энн затворила дверь.

— Она наверху. В комнате справа. Спит. Эдуард мягко коснулся руки Энн.

— Не волнуйтесь. Я недолго, обещаю вам.

Они слышали, как он поднимается, и вот шаги замерли. Скрипнула дверь, потом — не сразу — захлопнулась.

Мадлен, девушка очень романтичная, чего никак нельзя было предположить, взглянув на это суровое смуглое личико, опять со вздохом опустилась на стул. Энн Нил, к романтизму абсолютно не склонная, была настолько потрясена лицом Эдуарда, что тоже села, очень прямо, отсчитывая минуты, в которые она рискнула пожертвовать своей новой дружбой ради дружбы старой. Ей вспомнилось, когда она впервые увидела Эдуарда, как раз в день его шестнадцатилетия, и тот ужасный поход в театр, затеянный Жан-Полем. Ради Изобел, ради нее одной она решилась на сегодняшнее, она так ее любила, и ради Эдуарда, конечно, он всегда ей был симпатичен, хотя она не понимала его. Все-таки мужчины кошмарные мазохисты. Ну кому, кому нужны эти муки? Энн пожала плечами и нервно затянулась новой сигаретой.

Тем временем Эдуард, боясь пошевелиться, склонился над кроваткой. Девочка уже не спала; молча размахивая перед собой стиснутым кулачком, она бессмысленно смотрела на Эдуарда. А он не мог отвести глаз от этой миниатюрной копии его самого. Элен передала ей свои безупречные черты и бледно-золотистую теплоту кожи, но эти черные как смоль волосы, как у него и у его отца, но эти темные, неповторимого оттенка синие глаза, опушенные темными ресницами, — это, конечно, глаза рода де Шавиньи. Тут девочка моргнула, как бы молча с ним соглашаясь, и он наклонился ближе. Ведь у него так мало было времени.

Эдуарду очень редко приходилось держать на руках младенцев, и он очень нервничал. Дрожащими руками он распеленал маленькое тельце и осторожно подсунул ладонь под круглый затылок. Он боялся, что она расплачется, но она молча смотрела на него томно-пьяным взглядом, неопределенным, как у всех новорожденных. Эдуард поднял девочку. Сердце его сжалось от боли, как только он ощутил у себя на руках хрупкое невесомое тельце. Еще раз посмотрев на маленькое личико, он осмелился прижать ее к своему плечу. Шелковистые волосы слабо щекотали ему щеку. Он вдохнул теплый молочный запах младенческой кожи. Потом ее головка наклонилась, и она чуть слышно рыгнула, видимо, это доставило ей удовольствие. Эдуард легонько ее шлепнул, и она вдруг ткнула сжатым кулачком в самые его губы.

Маленький рот стал жадно что-то искать, потом раскрылся, сладко зевая. Какой узкий розовый язычок, точно у котенка. Эдуард согнул палец и поднес его к ищущему рту. Девочка принялась старательно его сосать, и так сильно… потом почему-то расплакалась. Плач ее напоминал икоту, личико сразу сморщилось, покраснело. Сам не зная почему, Эдуард сильнее прижал ее к плечу. Плач прекратился.

Подождав, когда она совсем успокоится, он осторожно опустил ее, поддерживая обеими ладонями. Потом снова заглянул в ее синие глаза, которые смотрели на него очень серьезно.

— Настанет день, — сказал он ей, своей дочке. — Обязательно настанет, когда я вернусь к тебе. Обещаю.

Уложив дочку в кроватку, он заботливо ее укутал.

Постоял над ней еще немного, зная, что надо, надо уходить, иначе он просто не сможет уйти отсюда… Он решительно развернулся и направился к лестнице. Дверь во вторую спальню была слегка прикрыта, и в просвет виднелась медная спинка двуспальной кровати. Эдуард отвел глаза.

Он спешно попрощался с женщинами; Энн вручила ему портрет Элен, она писала его по просьбе Эдуарда.

Он до вечера не решался распаковать портрет. И тогда только, зная, что теперь ему уже никто не помешает, он сорвал бумагу — и долго-долго смотрел.

В тот же вечер, но позже, он ужинал с Кристианом, который какое-то время не задавал ему вопросов, но наконец не выдержал.

— И что ты надумал? — спросил он, выпив для храбрости изрядное количество виски.

Эдуард, как всегда невозмутимо-спокойный, был искренне удивлен этим вопросом.

— Как что? Ждать. Что же еще?

— Ждать? И сколько? — вырвалось у Кристиана; сам он терпеть не мог ожиданий.

— Сколько требуется, — услышал он в ответ.

Кристиан вздохнул. Ему страшно хотелось заставить Эдуарда действовать, и немедленно. Но он знал, что это бесполезно. Эдуард умел ждать, и его терпение всегда вознаграждалось. Тысячи мелодраматически завлекательных планов пронеслись в горячей голове Кристиана. Но только он открыл рот, как его друг — так он и знал! — деликатно, но твердо перевел разговор на другую тему.

ЭДУАРД

Париж — Сен-Тропез

1962

— Представляете, рак, — выдержав для приличия паузу, Филипп де Бельфор принял из рук Эдуарда стакан с виски, потом с торжественной многозначительностью покачал головой. — Кошмар. Еще полгода назад был здоровяк, каких мало. Все на покой собирался, мог себе позволить, я слышал, он очень удачно поместил свои капиталы. Мы с ним как-то завтракали, он тогда устриц заказал. Я и говорю ему: «Бришо, ты везучий, всегда знаешь, на что ставить. А чем ты будешь заниматься на пенсии, у тебя же будет куча свободного времени?» И знаете, что он ответил? «Буду тратить деньги, Филипп, — так и сказал. — Я столько лет их копил, пора уже и тратить. Надо жить сегодняшним днем, завтрашнего у меня может просто не оказаться».

Его постная физиономия на миг исказилась от тайной злобы. Но он быстренько взял себя в руки.

— И ведь действительно не оказалось завтрашнего дня. Полгода — и конец. Кошмар. Непостижимо. Бедняга Бришо. Особой дружбы между нами не было, но не о том речь. Никто не волен знать, что ему уготовано. М-да, да. Sunt lachrimae rerum — сразу вспомнилось мне. «Плачем о жизни» — так точно. Впрочем, бедняга Бришо не слишком увлекался поэзией.

— «Плачем о вещах», — негромко возразил Эдуард.

Де Бельфор поднял взгляд от стакана.

— Что-что?

— Rerum. Тут имеются в виду «вещи», а не «жизнь». Вергилий специально, наверно, выбрал слово с двояким смыслом.

На сей раз на физиономии Бельфора мелькнуло раздражение, но он снова взял себя в руки.

— Согласен. Что делать, забываю, никогда не был силен в классике. — Помолчав, он тяжко вздохнул. — Кого жаль, так это его жену. Одиночество страшная штука. Наверное, они были привязаны друг к другу. И вдруг такое… Вы были на похоронах?

— Был.

— Я очень хотел пойти. Но, увы, обстоятельства не позволили. — Де Бельфор слегка поерзал на стуле. — Обстоятельства сильнее нас. У меня не было ни секунды. Очередные переговоры в Лондоне, как раз самый ответственный этап. Безумно ответственный. Я не мог пустить эти переговоры на самотек, слишком большой риск.